Мать, Вера Николаевна, урожденная Лебедева, была образованной женщиной, и сильно повлияла на будущее мировоззрение поэта, введя его в мир музыки, словесности, истории.

Стихи начал писать в детстве. Первая книга стихов «Сборник стихотворений» издана в Ярославле на средства автора в 1890 году. Молодой поэт после выхода книжки сжег почти весь небольшой тираж.

В 1903 году вышел один из лучших сборников поэта «Будем как солнце» и сборник «Только любовь». А перед этим, за антиправительственное стихотворение «Маленький султан», прочитанное на литературном вечере в городской думе, власти выслали Бальмонта из Петербурга, запретив ему проживание и в других университетских городах. И в 1902 году Бальмонт уезжает за границу, оказавшись политическим эмигрантом.
Помимо почти всех стран Европы Бальмонт побывал в Соединенных Штатах Америки и Мексике и летом 1905 года вернулся в Москву, где вышли два его сборника «Литургия красоты» и «Фейные сказки».
На события первой русской революции Бальмонт откликается сборниками «Стихотворения» (1906) и «Песни мстителя» (1907). Опасаясь преследования поэт вновь покидает Россию и уезжает во Францию, где живет до 1913 года. Отсюда он совершает поездки в Испанию, Египет, Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию, Индонезию, Цейлон, Индию.
Вышедшая в 1907 году книга «Жар-птица. Свирель славянина», в которой Бальмонт развивал национальную тему, не принесла ему успеха и с этого времени начинается постепенный закат славы поэта. Однако сам Бальмонт не сознавал своего творческого спада. Он остается в стороне от ожесточенной полемики между символистами, ведущейся на страницах «Весов» и «Золотого руна», расходится с Брюсовым в понимании задач, стоящих перед современным искусством, пишет по-прежнему много, легко, самозабвенно. Один за другим выходят сборники «Птицы в воздухе» (1908), «Хоровод времен» (1908), «Зеленый вертоград» (1909). О них с несвойственной ему резкостью отзывается А. Блок.
В мае 1913 года, после объявления амнистии в связи с трехсотлетием дома Романовых, Бальмонт возвращается в Россию и на некоторое время оказывается в центре внимания литературной общественности. К этому времени он - не только известный поэт, но и автор трех книг, содержащих литературно-критические и эстетические статьи: «Горные вершины» (1904), «Белые зарницы» (1908), «Морское свечение» (1910).
Перед Октябрьской революцией Бальмонт создает еще два по-настоящему интересных сборника «Ясень» (1916) и «Сонеты солнца, меда и луны» (1917).
Бальмонт приветствовал свержение самодержавия, однако события, последовавшие вслед за революцией, отпугнули его, и благодаря поддержке А. Луначарского Бальмонт получил в июне 1920 года разрешение на временный выезд за границу. Временный отъезд обернулся для поэта долгими годами эмиграции.
В эмиграции Бальмонт опубликовал несколько поэтических сборников: «Дар земле» (1921), «Марево» (1922), «Мое - ей» (1923), «Раздвинутые дали» (1929), «Северное сияние» (1931), «Голубая подкова» (1935), «Светослужение» (1936-1937).

Бальмонт стал первым представителем символизма в поэзии, получившим всероссийскую известность. Отмечалось, впрочем, что его творчество в целом не было чисто символистским; не являлся поэт и "декадентом" в полном смысле этого слова: декадентство для него "…служило не только и не столько формой эстетического отношения к жизни, сколько удобной оболочкой для создания образа творца нового искусства". Первые сборники Бальмонта при всём обилии в них декадентско-символистских признаков литературоведы относили к импрессионизму, течению в искусстве, которое ставило своей целью передачу мимолётных, зыбких впечатлений. В основном это были "сугубо романтические стихи, как бы противопоставляющие небо и землю, зовущие в далёкое, нездешнее", насыщенные мотивами, созвучными творчеству А. Н. Плещеева или С. Я. Надсона. Отмечалось, что настроения "печали, какой-то сиротливости, бездомности", господствовавшие в ранних стихах Бальмонта, явились отзвуками прежних "дум больного, усталого поколения интеллигенции". Сам поэт замечал, что его творчество началось "с печали, угнетённости и сумерек", "под северным небом". Лирический герой ранних произведений Бальмонта (по А. Измайлову) -- "кроткий и смирный юноша, проникнутый самыми благонамеренными и умеренными чувствами".

Сборники "В безбрежности" (1895) и "Тишина. Лирические поэмы" (1898) были отмечены активным поиском "нового пространства, новой свободы". Основными для этих книг были идеи мимолётности бытия и изменчивости мира. Повышенное внимание автор уделял технике стиха, демонстрируя явную увлечённость звукописью, музыкальностью. Символизм в его понимании был прежде всего средством поиска "новых сочетаний мыслей, красок и звуков", методом выстраивания "из звуков, слогов и слов родной своей речи заветную часовню, где всё исполнено углубленного смысла и проникновения". Символическая поэзия "говорит своим особым языком, и этот язык богат интонациями, подобно музыке и живописи, она возбуждает в душе сложное настроение, более, чем другой род поэзии, трогает наши звуковые и зрительные впечатления", -- писал Бальмонт в книге "Горные вершины". Разделял поэт и входившее в общую систему символистских взглядов представление о том, что звуковая материя слова облечена высоким смыслом; как всякая материальность, -- "представительствует от духовной субстанции".

Присутствие новых, "ницшеанских" мотивов и героев ("стихийный гений", "непохожий на человека", порывающийся "за пределы предельного" и даже "за пределы -- и правды и лжи") критики отметили уже в сборнике "Тишина". Считается, что "Тишина" -- лучшая из трёх первых книг Бальмонта. "Мне показалось, что сборник носит на себе отпечаток всё более и более окрепшего стиля. Вашего собственного, бальмонтовского стиля и колорита", -- писал поэту в 1898 году князь Урусов. Занявшие в книге значительное место впечатления от путешествий 1896--1897 годов ("Мёртвые корабли", "Аккорды", "Пред картиной Эль Греко", "В Оксфорде", "В окрестностях Мадрида", "К Шелли") не были простыми описаниями, а выражали стремление вжиться в дух чужой или ушедшей в прошлое цивилизации, чужой страны, отождествить себя "то с послушником Брамы, то с каким-нибудь жрецом из страны ацтеков". "Со всеми я сливаюсь каждый миг", -- декларировал Бальмонт. "Поэт -- стихия. Ему любо принимать разнообразнейшие лики, и в каждом лике он самотождественен. Он льнёт любовно ко всему, и всё входит в его душу, как солнце, влага и воздух входят в растение… Поэт открыт миру…", -- писал он.

На рубеже веков общая тональность поэзии Бальмонта резко переменилась: настроения уныния и безнадёжности уступили место ярким краскам, образности, исполненной "исступлённой радости, напора буйных сил". Начиная с 1900 года "элегический" герой Бальмонта превратился в собственную противоположность: активную личность, "почти с оргиастической страстью утверждающую именно в этом мире устремлённость к Солнцу, огню, свету"; особое место в бальмонтовской иерархии образов занял Огонь как проявление космических сил. Оказавшись на некоторое время лидером "новой поэзии", Бальмонт охотно формулировал и её принципы: поэты-символисты, по его словам, "овеяны дуновениями, идущими из области запредельного", они, "пересоздавая вещественность сложной своей впечатлительностью, властвуют над миром и проникают в его мистерии".

Сборники "Горящие здания" (1900) и "Будем как Солнце" (1902), а также книга "Только любовь" (1903) считаются сильнейшими в литературном наследии Бальмонта. Исследователи отмечали присутствие здесь пророческих ноток, образ "горящих зданий" расценивая как символ "носившейся в воздухе тревоги, знак порыва, движения" ("Крик часового"). Основными здесь были мотивы "солнечности", стремления к постоянному обновлению, жажде "остановить мгновение". "Когда слушаешь Бальмонта -- всегда слушаешь весну", -- писал А. А. Блок. Существенно новым фактором в русской поэзии явилась бальмонтовская эротика. Стихотворения "Она отдалась без упрёка…" и "Хочу быть дерзким…" сделались популярнейшими его произведениями; по ним учились "если не любить, то, во всяком случае, писать о любви в „новом" духе". И всё же, признавая в Бальмонте лидера символизма, исследователи отмечали: принятая им "личина стихийного гения, эгоцентризм, доходивший до нарциссизма, с одной стороны, и вечное солнцепоклонство, верность мечте, поиски прекрасного и совершенного -- с другой, позволяют говорить о нём как о поэте неоромантического склада". После "Горящих зданий" и критика, и читатели стали воспринимать Бальмонта как новатора, открывшего новые возможности русского стиха, расширившего его изобразительность. Многие обратили внимание на эпатирующую составляющую его творчества: почти исступлённые выражения решительности и энергии, тягу к использованию "кинжальных слов". Князь А. И. Урусов назвал "Горящие здания" "психиатрическим документом". Е. В. Аничков расценивал программные сборники Бальмонта как "моральное, художественное и просто физическое освобождение от прежней скорбной школы русской поэзии, привязывающей поэзию к невзгодам родной общественности". Отмечалось, что "гордый оптимизм, жизнеутверждающий пафос бальмонтовской лирики, стремление к свободе от оков, налагаемых обществом, и возвращение к первоосновам бытия" воспринимались читателями "не просто как эстетический феномен, а как новое мироощущение".

Высокие оценки современников получили "Фейные сказки" (1905) -- сборник детских сказочных песен-стилизаций, посвящённый дочери Нине. "В Фейных сказках родник творчества Бальмонта снова бьёт струёй ясной, хрустальной, напевной. В этих "детских песенках" ожило всё, что есть самого ценного в его поэзии, что дано ей как небесный дар, в чём её лучшая вечная слава. Это песни нежные, воздушные, сами создающие свою музыку. Они похожи на серебряный звон задумчивых колокольчиков, "узкодонных, разноцветных на тычинке под окном", -- писал Валерий Брюсов.

В числе лучших "чужестранных" стихов критика отмечала цикл стихотворений о Египте "Потухшие вулканы", "Воспоминание о вечере в Амстердаме", отмеченное Максимом Горьким, "Тишь" (об островах на Тихом океане) и "Исландия", которое высоко ценил Брюсов. Находясь в постоянном поиске "новых сочетаний мыслей, красок и звуков" и утверждении "разящих" образов, поэт считал, что занимается созданием "лирики современной души", души, у которой есть "множество ликов". Перенося героев во времени и пространстве, по многим эпохам ("Скифы", "Опричники", "В глухие дни" и так далее), он утверждал образ "стихийного гения", "сверхчеловека" ("О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным!" -- "Альбатрос").

Одним из основополагающих принципов философии Бальмонта в годы его творческого расцвета было характерное для декадентского мировоззрения в целом утверждение равенства возвышенного и низменного, красивого и уродливого. Существенное место в творчестве поэта занимала "реальность совести", в которой проходила своего рода война против цельности, поляризация противоположных сил, их "оправдание" ("Мир должен быть оправдан весь / Чтоб можно было жить!..", "Но люблю безотчётное, и восторг, и позор. / И пространство болотное, и возвышенность гор"). Бальмонт мог любоваться скорпионом с его "гордостью и желанием свободы", благословлять калек, "кривые кактусы", "змей и ящериц отверженные роды". При этом искренность бальмонтовского "демонизма", выражавшегося в демонстративном подчинении стихии страстей, не подвергалась сомнению. По Бальмонту, поэт -- "полубог вдохновенный", "гений певучей мечты".

Поэтическое творчество Бальмонта было стихийно и подчинено диктату мгновения. В миниатюре "Как я пишу стихи" он признавался: "…Я не размышляю над стихом и, право, никогда не сочиняю". Однажды написанное он никогда больше не правил, не редактировал, считая, что первый порыв -- самый верный, писал же беспрерывно, и очень много. Поэт полагал, что только мгновение, всегда единственное и неповторимое, открывает истину, даёт возможность "увидеть далёкую даль" ("Я не знаю мудрости, годной для других, / Только мимолётности я влагаю в стих. / В каждой мимолётности вижу я миры, / Полные изменчивой радужной игры"). Об этом писала и жена Бальмонта Е. А. Андреева: "Он жил мгновеньем и довольствовался им, не смущаясь пёстрой сменой мигов, лишь бы только полнее и красивее выразить их. Он то воспевал Зло, то Добро, то склонялся к язычеству, то преклонялся перед христианством". Она рассказывала, как однажды, заметив из окна квартиры едущий по улице воз сена, Бальмонт тут же создал стихотворение "В столице"; как внезапно порождал у него законченные строфы звук дождевых капель, падающих с крыши. Самохарактеристике: "Я -- облачко, я -- ветерка дыханье", данной в книге "Под северным небом", Бальмонт старался соответствовать до конца жизни.

Необычайно эффектной многие находили мелодическую технику повторов, разработанную Бальмонтом ("Я мечтою ловил уходящие тени. / Уходящие тени погасавшего дня. / Я на башню всходил, и дрожали ступени, / И дрожали ступени под ногой у меня"). Отмечалось, что Бальмонт умел "так повторить отдельно взятое слово, что в нём пробуждалась завораживающая сила" ("Но и в час переддремотный, между скал родимых вновь / Я увижу солнце, солнце, солнце -- красное, как кровь"). Бальмонт разработал собственный стиль красочного эпитета, ввёл в широкое употребление такие существительные, как "светы", "сумраки", "дымы", "бездонности", "мимолётности", продолжил, следуя традициям Жуковского, Пушкина, Гнедича, эксперимент со сращиванием отдельных эпитетов в гроздья ("радостно-расширенные реки", "их каждый взгляд рассчитанно-правдив", "деревья так сумрачно-странно-безмолвны"). Не все принимали эти новшества, но Иннокентий Анненский, возражая критикам Бальмонта, утверждал, что его "изысканность… далека от вычурности. Редкий поэт так свободно и легко решает самые сложные ритмические задачи и, избегая банальности, в такой мере чужд и искусственности, как именно Бальмонт", "одинаково чуждый и провинциализмов и немецкой бесстильности Фета". По мнению критика, именно этот поэт "вывел из оцепенелости сингулярных форм" целый ряд отвлечённостей, которые в его интерпретации "засветились и стали воздушнее".

Все, даже скептики, как несомненное достоинство его стихов отмечали редкую музыкальность, звучавшую резким контрастом "анемичной журнальной поэзии" конца предыдущего века. Как бы заново открывая перед читателем красоту и самоценность слова, его, по выражению Анненского, "музыкальную потенцию", Бальмонт во многом соответствовал девизу, провозглашённому Полем Верленом: "Музыка -- прежде всего". Валерий Брюсов, первые годы находившийся под сильным влиянием Бальмонта, писал, что всех любителей поэзии Бальмонт влюбил "в свой звонко-певучий стих", что "равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было". "Имею спокойную убеждённость, что до меня, в целом, не умели в России писать звучных стихов", -- таковой была краткая оценка поэтом собственного вклада в литературу, сделанная в те годы.

Наряду с достоинствами современные Бальмонту критики находили в его творчестве и множество недостатков. Неровным называл творчество Бальмонта Ю. И. Айхенвальд, который наряду со стихотворениями, "которые пленительны музыкальной гибкостью своих размеров, богатством своей психологической гаммы", находил у поэта "и такие строфы, которые многословны и неприятно шумливы, даже неблагозвучны, которые далеки от поэзии и обнаруживают прорывы и провалы в рассудочную, риторическую прозу". По мнению Дмитрия Мирского, "большую часть им написанного можно смело откинуть за ненадобностью, в том числе все стихи после 1905 г., и всю без исключения прозу -- наиболее вялую, напыщенную и бессмысленную в русской литературе". Хотя "по звуку Бальмонт действительно превзошёл всех русских поэтов", его также отличает "полное отсутствие чувства русского языка, что, видимо, объясняется западническим характером его поэзии. Стихи его звучат как иностранные. Даже лучшие звучат как переводы".

Исследователи отмечали, что поэзия Бальмонта, построенная на эффектных словесно-музыкальных созвучиях, хорошо передавала атмосферу и настроение, но при этом страдал рисунок, пластика образов, туманились и расплывались очертания изображаемого предмета. Отмечалось, что и новизна поэтических средств, которой гордился Бальмонт, была лишь относительной. "Стих Бальмонта -- это стих нашего прошлого, усовершенствованный, утончённый, но, по существу, всё тот же", -- писал Валерий Брюсов в 1912 году. Декларировавшееся "стремление вжиться в дух чужой или ушедшей в прошлое цивилизации, чужой страны" некоторыми толковалось как претензия на универсальность; считалось, что последняя -- следствие отсутствия "единого творческого стержня в душе, отсутствия цельности, которым страдали многие и многие символисты". Андрей Белый говорил о "мелочности его „дерзновений"", "безобразии его „свободы"", склонности к "постоянной лжи самому себе, которая уже стала для его души истиной". Позже Владимир Маяковский называл Бальмонта и Игоря Северянина "фабрикантами патоки".

Был широко известен как поэт-символист, переводчик, эссеист и историк литературы. В России он пользовался огромной популярностью последние 10 лет ХIХ века, был кумиром молодежи. Творчество Бальмонта продолжалось более 50 лет и в полной мере отразило состояние тревоги, страха перед будущим, желание замкнуться в вымышленном мире.
В начале творческого пути Бальмонт писал множество политических стихотворений. В «Маленьком султане» он создал жестокий образ царя Николая II. Это стихотворение тайно передавали из рук в руки, как листовку. В Женеве оно было опубликовано в сборнике «Песни борьбы». Бальмонт мастерски владел приемами обличительной сатиры, писал эпиграммы, одна из которых адресована тому же Николаю II:

Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, – час расплаты ждет.
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит, встав на эшафот.

В начале творческого пути Бальмонта поддерживали В. Короленко, В. , которые высоко ценили его талант и образованность.
Свой первый «Сборник стихотворений» Бальмонт уничтожил как слабый. Следующий сборник «Под северным небом» был более удачным. Стихи в нем приобретают изящество формы и музыкальность.
Всю жизнь Бальмонт работал очень интенсивно. В год у него выходило по несколько сборников в нескольких изданиях. Он изучил 16 языков, поглощал целые библиотеки, стремился как можно полнее понять жизнь и людей.
С 1897 года поэт путешествует по всему миру, что отразилось на тематике его стихотворений. Отречение царя от власти Бальмонт воспринял с радостью, но революцию 1917 года отверг, считая ее грубой и страшной. В 1920 году поэт-бунтарь подает прошение о выезде за границу, где и остается навсегда. В эмиграции Бальмонт тосковал по родине:

И все пройдя пути морские,
И все земные царства дней,
Я слова не найду нежней,
Чем имя звучное: Россия.

Он слагал песни о Москве, воспевал Сибирь в книге «Голубая подкова».
Славу Бальмонту как поэту-символисту принесли сборники «Тишина», «Горящие здания», «Будем как солнце». В 1913 году в России было издано 10 томов его произведений.
Тема солнца проходит через все творчество поэта. Образ животворящего солнца у него – символ жизни, живой природы, органическую связь с которой он всегда ощущал:

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце.
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры. В едином взоре,
Я властелин…

По музыкальности стиха Бальмонту не было равных. Он умел уловить и показать момент, миг, звук, рождающиеся и исчезающие. В своих стихах поэт использовал приемы, свойственные музыке, – ритмические повторы, множество внутренних рифм:

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.

В стихотворении «Безглагольность» Бальмонт гениально подмечает одну из «эмоциональных составляющих» действительности:

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

Само название стихотворения говорит об отсутствии действия, о погружении души человека в состояние мудрой созерцательности. Поэт передает различные оттенки грусти, которая, нарастая, изливается слезами:

И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.

Чередование шипящих звуков – излюбленный прием символистов, позволяющий передать шелест листьев:

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утомленье глухое, немое.

Лирический герой помещен на «склон косогора» между небом и рекой (водой), окутанной туманом. Возникает глубокий образ: маленький человек – и весь мир, погруженный в печаль. И в то же время душа даже одного человека, с его страданиями, – это целый космос, его эмоции сливаются с миром природы. Жизнь человека и «безмолвие» – только внешнее проявление, за которым скрывается поток чувств и эмоций, сложная жизнь души.
К шедеврам бальмонтовской лирики можно отнести стихотворения «Песня без слов», «Челн томления», «Я мечтою ловил уходящие тени…», «Камыши», «Океан».
Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом, сколько звуковой игрой. Не случайно одно из них названо «Песня без слов» (1894):

Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки трепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.

Изменяя в строфах «главный» звук (здесь – «л»), автор вызывает у слушателя чувство трогательной нежности к расцветающей природе. Картина утра сменяется картинами дня и прекрасной лунной ночи. Прожитый день завершается:

Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг неизбежного. Счастия миг.

В стихотворении «Челн томленья» (1894) есть строка «чуждый чарам черный челн». Бальмонт часто использовал однородные эпитеты и повторы:

Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог.

Настоящим шедевром стало стихотворение «Камыши», в котором читатель видит страшное ночное болото с его трясиной, сыростью, таящейся смертью:

Полночной порой камыши шелестят.
В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник.
И тиной запахло. И сырость ползет.
Трясина заманит, сожмет, засосет.

Сонет «Океан» посвящен Валерию Брюсову, человеку неутомимой энергии, создателю символизма. Стихотворение наполнено энергией океана, а построено как разговор лирического героя с Океаном. В нем символический смысл и философский подтекст. Поэт говорит о счастье и смысле жизни, но не получает ответа:

Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ:
«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, -
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».

О творческом пути художника-творца, о самосовершенствовании повествует стихотворение «В безбрежности» («Я мечтою ловил уходящие тени…»). Путь поэта представляется как некая «лестница в небо», каждая ступенька которой – это годы тяжелого труда. Но чем выше поднимается поэт, тем бо льшим смыслом наполняются его жизнь и творчество:

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Поэт рад, что достиг высоты, узнал, «как ловить уходящие тени» образов и слов. Он не останавливается на пути самопознания, идет все выше и выше.
Даже названия стихов поэта отражают их необыкновенную музыкальность: «Аккорды», «Гармония слов», «Зовы звуков». Не случайно Бальмонта называли музыкальным живописцем, «Паганини русского стиха». На его стихи написано более 500 романсов. В плане музыкальности Бальмонт был гениальным продолжателем традиций лирики А. Фета, уделяя внимание не только звуку, но и цвету. «Вся природа – мозаика цветов», – говорил он:

Красный парус в синем море, море
голубом.
Белый парус в море сером спит
свинцовым сном.

В поэме «Фата Моргана», например, 21 стихотворение, и каждое посвящено раскрытию какого-либо цвета или оттенка цветов.
По словам Короленко, «центрального, художественного мотива» у Бальмонта не было, он его и не искал. Его художественный метод отражал целостность мира.

Константин Дмитриевич Бальмонт родился в деревне Гумнищи, Владимирской губернии Шуйского уезда 4 июня 1867 года. Умер 24 декабря 1942 года. Отец, Дмитрий Константинович, земский деятель, мать Вера Николаевна (урожденная Лебедева), - женщина широких интересов, причастная к литературе, оказала глубокое влияние на юного Бальмонта. Первое выступление Бальмонта в печати состоялось в 1885 году. В том же году Бальмонт знакомится с В.Г.Короленко, который принял участие в судьбе молодого поэта. В 1890 году в Ярославле Бальмонт издал «Сборник стихотворений». Проникнутая «надсоновскими» мотивами, книга не встретила одобрения. Особенно резким был отзыв А.Валынского: «поэтическое бессилие», «комизм, граничащий с поэтической галиматьей».

В 1894 году появляется стихотворный сборник «Под северным небом». Во многом подражательный, сборник содержал характерные для «усталого» поколения 80-х г.г. жалобы на серую бесприютную жизнь. Однако эти мотивы получают у Бальмонта символистско-романтическую окраску: неприятие мира, меланхолия и скорбь, томление по смерти; одновременно - возвеличивание любви, природы, естественных начал бытия. Но и этот сборник, как и «Сборник стихотворений», успеха не имел.

В 1895 году вышел сборник «В безбрежности». Этот сборник – знак перехода в символизм с его смутностью мысли, эгоистическим кодексом избранничества. Сборник свидетельствует об углублении пессимистических мотивов: реальность, мечты, сновидения торжествуют над прозрачностью действительного бытия. Для лирического героя Константина Дмитриевича характерны непостоянство, прихотливая изменчивость настроений; в стихах утверждается субъективизм, культ мимолетности. Поэтическая манера Бальмонта этого периода ближе всего к импрессионизму, язык поэта - условно-символический, состоящий из загадочных намеков и расплывчатых определений.

Осенью 1897 года Бальмонт готовит к печати сборник «Тишина». В нем еще более очевидна зависимость Бальмонта от «декадентских» теорий. Ранние сборники «Под северным небом», «В безбрежности», вместе со сборником «Тишина» литературоведы сближают не с символизмом, а скорее с тем течением в первейшей своей целью передачу мимолетных, забытых впечатлений – с импрессионизмом. Правда, здесь мы еще не видим раздвоенности образа (хотя символистские признаки в этих сборниках есть), не видим налета изощренно-религиозной мистики, характерных для символистов. Но это были сугубо романтические стихи, как бы противопоставляющие небо и землю, зовущие в далекое, неземное. В сонете «Лунный свет» (Сборник «Под северным небом») с типичными декадентско-символистскими мотивами – поэт говорит о своем желании уйти от людей и горестей; а рядом в стихах «Уходит светлый мой…», звучит, в духе подражателей Плещееву или Надсону, поздненароднические строки: «Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье, Хочу я утереть хоть одну слезу!» Такое противоречие вытекает из переходного характера бальмонтовской книги, хотя от подобных противоречий Бальмонт не был свободен всю свою жизнь. В ранних стихах Бальмонта господствуют настроения печали, какой-то сиротливости, бездомности. На рубеже двадцатого столетия тон поэзии Бальмонта резко изменяется. Нет ни следа безнадежности и уныния в его новых стихах. Они исполнены исступленной радости, напора буйных сил.

В 1900 году выходит сборник «Горящие издания» с подзаголовком «Лирика современной души». Здесь на смену унылому и сумрачному настроению приходи светлое, радостное, жизнеутверждающее мироощущение, на смену тоскливой жалобе – гимн бытию, вместо неподвижности – движение, вместо полутонов – яркие слепящие краски. «Усталый» герой Бальмонта перерождается в цельную вольнолюбивую личность, устремленную к «свету», «огню», «солнцу» (основные слова – символы в поэзии зрелого Бальмонта), излюбленный образ Бальмонта – сильный, гордый и «вечно свободный» альбатрос. Образ «горящих зданий» - это знак порыва, движения, какие-то предчувствия будущих грозных событий и битв выразил Бальмонт в стихотворении «Крик часового». Настроения тоски преодолены. Автор упивается жизнью, стремясь ухватить и выразить её во всем многообразии, испытывая «жажду безгранного, безбрежного». Он возлюбил теперь решительность и энергию, подчеркнутую, братскую красочность, «кинжальные слова».

Я хочу горящих зданий.
Я хочу кричащих бурь!

Бальмонт воспевает стихии природы – Океан и Солнце, Огонь и Ветер.

В 1903 году выходит сборник «Будем как солнце». «Будем как солнце!» - говорит поэт и называет так книгу своих стихов. Призыв к людям – «Будем как солнце!» - желание непомерное. Но непомерность желаний – это и есть поэт Константин Дмитриевич Бальмонт. Призыв оправдан тем, что солнце – по слову поэта – молодое. А поэт обращается к молодости. Ставя в эпиграф сборника «Будем как Солнце» строку древнегреческого философа Анаксагора, он развертывает её в целое стихотворение. Во всем Константину Дмитриевичу важно было почувствовать явное или скрытое присутствие солнца:

Я не верю в черное начало,
Пусть праматерь нашей жизни ночь,
Только солнцу сердце отвечало
И всегда бежит от тени прочь.

Тема солнца в его победе над тьмой прошла через все творчество.
Как проявление космических сил, родственных солнцу, неудержимо влечет к себе поэта огонь. В «Гимне Огню» он хочет исчислить все лики, всё превращение Огня в мироздании – от пламени церковной свечи «с его голубым основанием», до света горящих зданий и молнии в грозу. Огонь ему представляется то лепестками страшного цветка, то вставшими дыбом блестящими волосами; он «проворный, веселый и странный», и в то же время очистительный, роковой. Такого «огнепоклонника», как Бальмонт, в русской поэзии, пожалуй, не найти.

Если познакомиться с книгами Бальмонта, начиная с «Тишины», в их полном составе, то нельзя не заметить поразительное множество масок, под которыми выступает перед нами автор. Поездка по странам, а потом плавания в океанах дали ему приток живых впечатлений, отзывавшихся в поэтическом творчестве. Может быть, поэтому–то мы встречаем у него столько «испанских», «мексиканских», «океанских» стихов. Чаще всего это не эпические опыты, а стремление вжиться в дух чужой или ушедшей в прошлое цивилизации, чужой страны, отождествить себя то с послушником Брамы, то с каким-нибудь жрецом из страны ацтеков. И естественно, Бальмонт не мог избежать неудач и провалов на этом пути, однако некоторые «чужестранные» стихи надо признать превосходными. Среди них стихотворения о Египте: «Потухшие вулканы», «Воспоминание о вечере в Амстердаме»; об островах на Тихом океане, с заголовком «Тишь», и в особенности, «Исландию» (хотя поэт не был в Исландии). Поэту ведомы и равно близки высокое и низменное, красивое и безобразное.

Когда Бальмонт появился на литературной арене, больше всего поразила читателей, пожалуй, музыкальность стихов. Уж очень они отличались от анемичной журнальной поэзии конца прошлого века! В них была давно не слыханная в русской поэзии звонкость, певучесть, было богатство свежих рифм – в том числе и внутренних, была щедрая звукопись. Бальмонт как бы заново показывает читателю красоту и самоценность слова, раскрывая, по выражению Иннокентия Аннекского, его музыкальную потенцию. Константин Дмитриевич как бы шел навстречу девизу, провозглашенному во Франции поэтом Верленом: «Музыка – прежде всего». Он очаровывал читателя вкрадчивыми и плавными – возвратными повторами, в которых лилась мелодия:

Я мечтою ловил уходящие тени ,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

Он умел порой так повторить отдельно взятое слово, что в нем пробуждалась завораживающая сила. Музыкальная речевая река увлекала Бальмонта за собой, он подчинялся её течению в большей степени, чем смыслу высказывания. На стихах Бальмонта, как на нотах, можно проставить музыкальные знаки, которые обычно ставят композиторы. В этом смысле поэт продолжал в русской поэзии линию, получившую свое классическое выражение у Фета. Именно о нем Чайковский сказал: Фет «сделал шаг в нашу сторону» (т.е. в сторону композиторов).

Как неожиданна собственная душа!

писал Бальмонт Ясинскому (1900). Поэт не уставал следить за неожиданными поворотами своей души, за собой, за своими переменчивыми впечатлениями «Я вечно другой». И эта переменчивость его «Я» увлекала поэта больше, чем переменчивость окружающего мира.
Миг- знак, намек на то, что есть вечность, есть невидимый космос души, проявляемый то так, то этак.

Бальмонт был буквально увлечен аллитеративностью русского слова. Он и сам, со свойственной ему бравадой, писал: «Имею спокойную убежденность, что до меня, в целом, не умели писать звучные стихи». Примат музыкальной темы, сладкогласия, упоенность речью лежат в основе его поэтики. Магия звуков – его стихия. Смысловая функция слова подчас нарушена, правда, не до такой степени, как у поэтов, обращавшихся к заумной речи, уродовавших слово.
Бальмонт был эвфонически высоко одарен. Его называли «Паганини русского стиха». Но аллитеративность его подчас навязчива. В пору появления поэта, в конце прошлого века, эта стихотворная музыка казалась откровением и высоким стихотворным мастерством. Музыка все захлестывает, все заливает у Бальмонта. Вслед за Фетом он мог бы сказать: «Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыка, в которую я уходил, насколько хватало сил моих». Никогда поэт не ограничивал себя известными стихотворными формами. Он придумывал новые. И был в этом неистощим.

… Изучив шестнадцать (пожалуй) языков, говорил и писал он на особом, семнадцатом языке, на Бальмонтовом,

Сообщает Марина Цветаева. Она высоко ставила этот 17-й бальмонтовский язык. В начале века (за первые 20 лет) поэту удалось поставить своего рода рекорд: свыше полутораста его стихотворений было положено на музыку. Танеев и Рахманинов, Прокопьев и Стравинский, Глиэр и Мясковский создали романсы на слова Бальмонта. От него в этом смысле сильно отстают и Блок, и Брюсов, и Сологуб, и Ахматова… Необходимо отметить, что в словесно-музыкальных созвучиях Бальмонта, в его гипнотизирующих ритмах крылось одно, скорее негативное свойство: в них хорошо передавалось атмосфера, настроение, но страдал рисунок, пластика образов, туманились и расплывались очертания изображаемого предмета.

В 1903 году выходит сборник «Только любовь». Вместе со сборниками «Горящие здания» и «Будем как солнце» сборник «Только любовь» считается наиболее характерным и лучшим в литературном наследии Константина Дмитриевича. Эти сборники были созданы на творческом взлете поэта, в пору расцвета его таланта.

В сборнике «Змеиные цветы» помещены статьи о Мексике и вольные переложения индейских космогонических мифов и преданий, выполненные Бальмонтом. Второй период творчества Бальмонта завершается сборником «Литургия Красоты. Стихийные гимны». Основной пафос книги – вызов и упрек современности, «проклятие человека», отпавшим, по убеждению поэта, от первооснов бытия, от природы и солнца, утратившим свою изначальную целостность и тем самым – духовность.

Революционная поэзия Бальмонта представлена в двух книгах: «Стихотворения» и «Песни мстителя». В годы Революции 1905-07 в творчестве Бальмонта обостряется национальная тема. Та Россия, которая открывается в его книгах, это прежде всего древняя «былинная» Русь, предания и сказы которой поэт стремился переложить на собственный («современный», как ему казалось) лад. Увлечение русской и славянской стариной впервые нашло воплощение в поэтическом сборнике «Злые чары». Обработанные Бальмонтом фольклорные сюжеты и тексты (в том числе сектантские песни) составили полностью сборники «Жарптица. Свирель славянина» и «Зеленый вертоград. Слова поцелуйные». По существу к этим книгам примыкает и сборник «Зовы древности», в котором представлено «первотворчество» различных (не славянских) народов, образцы ритуально-магической и жреческой поэзии.

В сборниках «Птицы в воздухе. Строки напевные» и «Хоровод времен. Всегласность» варьируются всё те же темы, образы приемы, используются характерные элементы установившегося к этому времени «бальмонтовского» стиля; при этом стиль становится однообразным, звучит искусственно и вяло. Большей цельностью отмечается сборник «Зарево зорь», отразивший египетские впечатления Бальмонта. Очерки Бальмонта о Египте составили книгу «Край Озириса». В стихах поэта неизменно звучит ностальгическая тоска по родине. В его творчестве намечается в эти годы спад: его поэзия утрачивает постепенно то значение, которое имела в начале века. Блок уже в 1905 году писал о «чрезмерной пряности» стихотворений Бальмонта и отмечал «перелом» в его творчестве. Замкнувшись в кругу созданной им поэтической системы Бальмонт как бы застывает в своем развитии.

В конце января 1912 года Бальмонт отправился в кругосветное путешествие, продлившееся одиннадцать месяцев. Особенно глубокое впечатление произвело на него посещение Океании, и знакомство с островами Новая Гвинея, Самоа, Танга и др. И это путешествие отразилось в его стихотворном сборнике «Белый зодчий. Таинство четырех светильников».

5 мая 1913 года (после объявления амнистии для политических эмигрантов) поэт вернулся в Россию, бурно приветствуемый друзьями и почитателями. Впрочем, многие молодые поэты (среди них В.В.Маяковский) и критики, уже провозгласившие «конец Бальмонта», видели в нем лишь творца «бессодержательных красивых слов» (выражение Н.С.Гумилева), поэта, пережившего себя и свою эпоху. Это сложное отношение к нему объясняется не только явным снижением художественного уровня его поэзии в 1903-12, но и удаленностью поэта от идейной борьбы в России, от новых литературных школ и движений. Оставаясь в плену неоромантических и «декадентских» понятий, Бальмонт своими «бальмонтизмами» вызывал в новых условиях непонимание у даже раздражение. Жизнь однако показала, что дарование Бальмонта было далеко не исчерпано: стоит называть лишь книгу «Ясень. Владение древа» и «Сонеты солнца, меда и луны». Книга «Ясень. Владение древа» отличается высоким профессионализмом, что не избавляет её, однако, от известного однообразия «красивостей» во многих стихах. Отдельные мотивы сборника навеяны военными событиями, хотя прямого отражения в творчестве автора Первая мировая война не нашла. Все сильнее Бальмонт тяготеет к жанру сонета, который в 1916-17 становится доминирующим в его творчестве. 225 сонетов, написанных за этот период, составили сборник «Сонеты солнца, меда и луны».

Поэт много путешествовал, но любил он только Россию.

Я видел моря и океаны … и снова, сидя у окна в моем парижском домике, среди своих книг и цветов, я говорю: «Я рад, что я родился русским и никем иным быть бы я не хотел. Люблю Россию. Ничего для меня нет прекраснее и священнее её. Верю в неё и жду».

«Русские» стихи Константина Дмитриевича особой щемящей нотой входят в многоголосье его книг. Тут и весенняя «Зарождающаяся жизнь» и «Ковыль», и «Скифы», и историческое сказанье «В глухие дни». Стихотворение «Безглагольность» долгое время было поистине знаменитым:

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

В стихах о России проступает та бальмонтовская «славянская позолота», о которой упоминал когда-то Иннокентий Анненский.

Хочу густого духа, сосны, берез и елей,
Хочу, чтоб пели глухо взрывания метелей
Пастух пространств небесных, о, ветре далей русских,
Как здесь устал я в тесных чертах запашек узких.

Особенность Бальмонта – бросать как бы небрежно какие-то вдохновенные, редкостно прекрасные отдельные строки-проявляется теперь даже ярче. А некоторые его стихотворения – те же «Дюнные сосны» или «Русский язык» - можно назвать маленькими шедеврами.

«Судьба велела мне быть поэтом лирическим», - писал Бальмонт. Как замечательного лирика – романтика поэта и воспринимали читатели в годы расцвета его славы. Сердцевина поэзии Бальмонта – солнечна, оптимистична до конца. Солнечной пряжей называл он свой стихи. Даже свое предстоящее исчезновение на земле он толкует как подъем по Млечному пути, как уход в беспредельные пространства, где происходит «новых звезд зачатье». В этой бодрой, светлой ноте таится едва ли не главный залог обаяния поэта. В его поэзии читатель и сегодня находит упоенность жизнью, её весной, её цветеньем, её красотой. Юношеская одухотворенность обнадёженность, радость бытия звучат в тех стихах автора, которые всего более привлекали как тонких ценителей, так и всех воспринимающих стихи непосредственно, всей душой, как высокую музыку слова. В статье «О лирике» (1907 год) А.Блок говорит: «Когда слушаешь Бальмонта – всегда слушаешь весну». Это верно. При всем многообразии тем и мотивов в его творчестве, при желании передать всю гамму чувств человека, Бальмонт по преимуществу все – таки поэт весны, пробуждения, начала жизни, первоцвета, духоподъемности. На старости лет за рубежом поэт написал:

Потухли в бездне вод все головни заката.
На небе Зодчий тьмы вбивает гвозди звезд
Зовет ли Млечный путь в дорогу без возврата?
Иль к Солнцу новому уходит звездный мост?

В сердце старого поэта на мгновенье возник образ смерти – дороги «без возврата», но тут же его перебил другой образ звездного моста, уводящего к Солнцу. Это одновременно мост старого поэта Бальмонта к молодому поэту Бальмонту. Так прочерчивается волнистая линия пути человека и поэта.

В истории русской литературы Константин Дмитриевич Бальмонт остался как один из зачинателей «нового» искусства в России, как виднейший представитель «старшего» символизма. Индивидуалистический бунт, крайний субъективизм, эстетство, вызов традиционной морали – эти и другие черты, свойственные раннему русскому символизму, определяют собой его поэтический облик, сложившийся на гране весов. Во многом он обогатил русское стихосложение, ввел новые интонации, звуковые эффекты. В литературе и особенно в переводческой деятельности Бальмонта сказалось характерное для всего русского символизма тяготение к «культуре», к её охвату в самом широком масштабе. Однако всё его творчество невозможно признать чисто «символистским». Запечатленные в личных стихах оттенки любовного чувства, непосредственное восприятие природы, способность глубоко ощущать «мгновение» придают многим его произведениям (особенно ранним) «импрессионистический» характер. Поэтическое творчество зрелого Бальмонта проникнуто и озарено одной мечтой о Солнце, о Красоте; обездушенный цивилизации «железного века» поэт стремился противопоставить первозданно целостное, современное и прекрасное «солнечное» начало. И хотя свой идеал поэт неизбежно искал в глубокой древности, в укладе жизни и поэзии первобытных народов, однако в этих поисках сказалось его устремленность к идеальному человеку будущего. Это позволяло говорить о Бальмонте как о поэте – романтике, как о художнике неоромантического направления в искусстве конца 19-го начала 20-го вв. «Я поэт», - гордо определяет Бальмонт свое кредо.

Введение

Для поэзии конца 19-го начала 20-го веков выходит на первый план проблема лирического героя. Лирика этого периода приобретает черты максимальной личностности, даже некой духовной интимности, и вместе с тем духовного обнажения. После некоторого застоя, который наблюдался в русской поэзии во второй половине 19-го века, на сцену выходят новые поэты, с новыми образами и новыми темами. И самое важное, что они приносят в своем творчестве - это яркое, неприкрытое «я» лирического героя, которое порой невозможно или очень трудно отделить от живого «я» самого автора.

Одним из первых поэтов, сделавших «я» центром внимания в своих произведениях, стал Константин Бальмонт - поэт сложной судьбы и, по характеристикам современников, человек особой тонкой душевной организации.

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) является самым ярким выразителем импрессионистической стихии в раннем русском символизме, поэзия которого оказала огромное воздействие на русскую поэтическую культуру начала века. В течение десятилетия, вспоминал Брюсов, Бальмонт «нераздельно царил над русской поэзией». В 90-х годах вышли сборники его стихотворений: «Под северным небом» (1894), «В безбрежности» (1895), «Тишина» (1897);.в 900-е годы, в период творческого взлета Бальмонта,-»Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903), «Только любовь» (1903).

Характеристика творчества Бальмонта

Писать Бальмонт стал очень рано, 9 лет, но «начало литературной деятельности было сопряжено со множеством мучений и неудач». В течение четырех или пяти лет ни один журнал не хотел его печатать. «Первый сборник моих стихов, - говорит он, - который я сам напечатал в Ярославле (правда, слабый), не имел, конечно, никакого успеха. Первый мой переводный труд (книга норвежского писателя Генриха Иегера о Генрихе Ибсене) был сожжен цензурой. Близкие люди своим отрицательным отношением значительно усилили тяжесть первых неудач». Но весьма скоро имя Бальмонта, сначала как переводчика Шелли, а со средины 1890-х годов - как одного из наиболее ярких представителей русского «декадентства», приобретает очень громкую известность. Блеск стиха и поэтический полет дают ему доступ и в издания, враждебные декадентству - «Вестник Европы», «Русскую Мысль» и другие. В 1900-х годах литературная деятельность Бальмонта особенно тесно примыкает к московским «декадентским» издательствам: «Скорпион» и «Гриф».

Основная черта поэзии Бальмонта - ее желание отрешиться от условий времени и пространства и всецело уйти в царство мечты. В период расцвета его таланта, среди многих сотен его стихотворений, почти нельзя было найти ни одного на русскую тему. В последние годы он очень заинтересовался русскими сказочными темами; но это для него чистейшая экзотика, в обработку которой он вносит обычную свою отрешенность от условий места и времени. Реальные люди и действительность мало его занимают. Он поет по преимуществу небо, звезды, море, солнце, «безбрежности», «мимолетности», «тишину», «прозрачность», «мрак», «хаос», «вечность», «высоту», «сферы», лежащие «за пределами предельного». Эти отвлеченные понятия он для вящей персонификации даже пишет с большой буквы и обращается с ними как с живыми реальностями. В этом отношении он, после Тютчева, самый проникновенный среди русских поэтов пантеист. Но собственно живую, реальную природу - дерево, траву, синеву неба, плеск волны - он совсем не чувствует и описывать почти и не пытается.

К. Бальмонт долгое время занимал признанно-лидирующее положение среди русских символистов, и это положение было достигнуто не на путях «модничанья» (хотя одно время Бальмонт был «модным») и стремления угодить толпе. Душевная работа поэта, его искания, отражали «веяние времени», искания «заблудшего» духа русской «интеллигентной» мысли вообще.

Бальмонт принадлежал к поколению старших символистов и отдал дань такому течению в искусстве как декаданс. Под влиянием безнадежного пессимизма в поэте назревают настроения, характерные для «декадентской» поэзии: сначала полная апатия, затем жажда уединения и бегство от мира. Однако, его творчество нельзя отнести только к одному литературному направлению. Связанный с национальной литературной традицией и погружавшийся в историю и культуру других народов, увлекавшийся модными философскими течениями и пронизывающий свое творчество мифологическими образами, Бальмонт не умещается в рамки какого-либо направления в литературе ещё и из-за совершенно оригинального подхода к поэзии, которую он оценивает не иначе как волшебство. Поэт, по мнению Бальмонта, - чародей, призванный расколдовать природу, а окружающий мир - это “всегласная музыка” и “изваянный стих”.

“Природа дает лишь зачатки бытия, создает недоделанных уродцев, - чародеи своим словом и магическими своими действиями совершенствуют Природу и дают жизни красивый лик”. Такое понимание миссии поэта обусловило характер всего творчества Константина Бальмонта. По его мнению, “наше человеческое слово, которым мы меряем Вселенную и царим над стихиями, есть самое волшебное чудо из всего, что есть ценного в нашей человеческой жизни”. Слово, властное над стихиями, становится само пятой стихией мира - стихией человеческого Голоса, давшего этому безглагольному миру (от цветка и птицы до Океана и Неба) возможность высказаться. В этом подходе Бальмонта ощущается влияние философии всеединства Вл. Соловьева, который призывал “уловить и навеки идеально закрепить единичное явление..., сосредоточить на нем все силы души и тем самым почувствовать в нем силы бытия..., увидеть в нем фокус всего, единственный источник абсолютного”. Мы встречаем у Бальмонта целый ряд стихов, в которых самая малая сущность становится объектом пристального внимания поэта и осознается им как важное звено единой жизненной цепи. “Ночная бабочка”, “Кукушка”, “Альбатрос”, “Сова”, “Камень”, “Лес”, “Снежинка”, “Старый дом”, “Бледная травка, Волна”, “Болото”, “Ландыши”, “Придорожные травы”, “Одуванчик” - все эти и многие другие стихотворения Бальмонта рисуют нам крупным планом то, что заявлено в названии.

Поэтическое творчество Бальмонта - это саморастворение “Я” в необъятном мире с целью приобщения к вечным тайнам Космоса:

Я знаю, что таинственная дверца

Из смерти в жизнь, из тьмы до бытия

Есть правда растворившегося Я.

Литературный дебют был для Бальмонта неудачным, первый выпуск своих же стихотворений Бальмонт сам скупал и уничтожал. Критики отнеслись к первым поэтическим попыткам Бальмонта весьма скептически и с иронией. Переводческая деятельность в самом начале карьеры тоже не принесла радости - его первая переведенная книга была сожжена цензурой.

Однако дальнейшие работы Константина Бальмонта, как переводные, так и собственного сочинения, имели огромный успех.

Этот успех сопровождал поэта до 1905 года, когда свет увидел сборник «Литургия красоты». Критики и того времени и современные исследователи именно с этого года выделяют начало распада той эстетической системы, которая была характерна для поэзии Константина Бальмонта. И полным провалом стала книга «Жар-птица», вышедшая в 1907 году. Умер Константин Бальмонт за границей в Париже, куда сумел уехать из Советской России. До самой своей смерти он очень тосковал по родине, сетовал на то, что вокруг него все пусто. Постоянная печаль и финансовые неурядицы привели к развитию серьезной болезни, от которой он и скончался в 1942 году.

Все творчество Бальмонта исследователи относят к декаденско-символисткому течению. Здесь надо отметить, что в конце 19-го века в Россию из Франции приходит новое литературное направление, последователей которого стали называть сначала декадентами, а чуть позже символистами. Основным постулатом творчества декадентов-символистов стала идея выражения невыражаемого, непроизносимого в поэтическом творчестве. Главную роль в этом процессе они отводили слову-символу, образу, содержащему в себе принципиально большее, чем пару «форма» - «значение». Значение таких слов-символов оказывалось намного шире, чем просто лексическое значение слова.

Бальмонт нашел себя в рамках этого литературного течения. И это было не случайно. Как отмечают его современники, поэт самой организацией своего духовного, психического «я» был словно рожден для того, чтоб быть символистом. Вот как описывает его Банников В.Н.: «Чрезвычайно чуткий и нервный, любознательный, добродушный, увлекающийся, легкий на подъем, склонный к аффектации и самолюбованию, он нес в душе нечто очень непосредственное, нежное, детское».