Стена дома в Риме, в котором Николай Гоголь писал «Мертвые души»

Город Гоголя — Рим. Об этом он говорит откровенно, и прямо, и метафорически («прекрасное далеко») и кратко, и развернуто: «О, Рим, Рим! Кроме Рима, нет Рима на свете! Хотел я было сказать — счастья и радости, да Рим больше, чем счастье и радость».

Александру Данилевскому, российскому историку, он писал из Италии: «Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета. Он показался маленьким. Но чем далее, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь станет. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу — и уж на всю жизнь».

Цитировать восторженные слова Гоголя о Риме можно часами. Роман под названием «Аннунциата» он и писать-то начал, кажется, только для того, чтобы лишний раз выразить свой восторг перед этим городом. Сюжет там минимален: молодой и знатный римлянин едет в «центр Европы», в Париж, восхищается его неуемным бурлением, его шумом, его разноцветьем и разнообразием, но довольно скоро от всего этого утомляется, поскольку собственного занятия в жизни не имеет, а от пустого безделья и впрямь недолго устать. Римлянин возвращается на родину, и тут… Страница за страницей:

«И вот уже наконец Роnte Molle, городские ворота, и вот обняла его красавица площадей Piazza del Popolo, глянул Monte Pincio с террасами, лестницами, статуями и людьми, прогуливающимися на верхушках. Боже! как забилось его сердце!...»

«Из темного травертина были сложены его тяжелые, несокрушимые стены, вершину венчал великолепно набранный колоссальный карниз, мраморными брусьями обложена была большая дверь, и окна глядели величаво, обремененные роскошным архитектурным убранством; или как вдруг нежданно вместе с небольшой площадью выглядывал картинный фонтан, обрызгивавший себя самого и свои обезображенные мхом гранитные ступени; как темная грязная улица оканчивалась нежданно играющей архитектурной декорацией Бернини, или летящим кверху обелиском, или церковью и монастырской стеною, вспыхивавшими блеском солнца на темно-лазурном небе, с черными, как уголь, кипарисами…»

«Тут самая нищета являлась в каком-то светлом виде, беззаботная, незнакомая с терзаньем и слезами, беспечно и живописно протягивавшая руку…»

Здесь, похоже, герой (или автор) несколько увлекся: нищета, не знакомая со слезами, видится таковой только стороннему наблюдателю. Да разве что под южным солнцем слезы высыхают быстрее. Но бедность — нигде не радость, даже если выглядит, как кажется не знающего ни в чем нужды герою, «живописной».

Роман остался неоконченным, возможно, именно потому, что чем дальше, тем больше превращался в текст не о женщине («Аннунциата»), а о городе. Город же оказывается сопоставим с целым миром, с вселенной, и описывать его становится задачей сверхчеловеческой; человеку по отношению к этому городу остается, как видно, одно — преклонение: «Рим как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечен».

Тем не менее, Рим оставался реальным городом — с улицами, не вполне чистыми, со съемными квартирами, где бывало и душно, и жарко, с трактирами, уличными криками, пылью, античными руинами на соседних улицах и синим итальянским небом над головой… Все римские адреса Гоголя изучены, описаны, показаны; последний раз — Леонидом Парфеновым в телефильме «Птица-Гоголь». На доме, где он жил на улице Систина, еще в XIX веке установлена мемориальная доска, с надписью по-итальянски: «Великий русский писатель Николай Гоголь жил в этом доме с 1838 по 1842, где сочинял и писал своё главное творение». Русский текст несколько сдержаннее: «Здесь жил в 1838-1842 гг. Николай Васильевич Гоголь. Здесь писал «Мертвые души». Инициатором установки доски называют писателя Петра Дмитриевича Боборыкина, вошедшего в историю русской культуры как публицист, впервые начавший активно употреблять слово «интеллигенция» по отношению к русским интеллектуалам.

Сегодня гиды могут все эти места показать и провести по всему маршруту гоголевских адресов. В этом списке будут квартира на Виа-Систина, Испанская лестница и Испанская же площадь с фонтаном, который, как все городские фонтаны до XX века, существовал не для красоты и научных размышлений, а для вполне практического снабжения горожан водой. Будет тут и мастерская Александра Иванова, с которым Гоголя связывали отношения вполне приятельские, если не сказать дружественные.

Иванов тогда писал в Риме «Явление Христа народу». Беседы с Гоголем очевидно вплетались дополнительной нитью в размышления художника о главном моменте христианской истории. Гоголь заметит: «Как умеет слушать Иванов — всем своим существом!» И было, что слушать! О степени влияния идей Гоголя на работу Иванова специалисты могут спорить, но ясно, что влияние имелось, и немалое. Причем не только в плане богословского и философского содержания картины (о, на эти темы художник с писателем беседовали немало, но не оставили — увы! — о том записок). Речь шла и об эстетической стороне дела, и даже — о профессионально-художественной. В записках Федора Чижова, ученого и общественного деятеля, в 1842 году жившего в Риме в том же доме, что и Гоголь, есть описание любопытной сцены.

Чижов, тогда уже адъюнкт-профессор Петербургского университета тридцати с небольшим лет, в мастерской Александра Иванова рассматривает два его новых рисунка, сделанных для великой княгини Марии Николаевны. На первом — жанровая сценка с танцующими итальянками и англичанином, второй изображает «простое пиршество римлян на Ponte molo» . Художник сомневается, который из двух лучше, Чижов высказывает свое мнение, указывая на вторую работу, но тут «приходит Гоголь и диктаторским тоном произносит приговор в пользу первой, говоря, что она в сравнении с тою — историческая картина, а та genre, что тут каждое лицо требует отдельного выражения, а там группы».

Римское общение Иванова и Гоголя будет иметь далеко идущие последствия. Художник напишет портрет писателя, писатель изобразит его в качестве идеального художника в повести «Портрет». И это не все: Иванов ввел писателя непосредственно в картину; персонажа в коричневом хитоне, оглядывающегося на Христа, художник писал с Гоголя. Гоголь же включил целую главу «Исторический живописец Иванов» в «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшие в свет в начале 1847 года.

Впрочем, «Гоголь, Иванов и русская культура» — тема бесконечная, отметим лишь, что начало всему положено было в Риме.

«Он хвастал перед нами Римом так, как будто это его открытие» , — вспоминала Александра Смирнова-Россет. Александра Осиповна иронизирует, а ведь так оно и было: Гоголь открыл Рим как всемирно-историческое явление, как нечто, не входящее в список «семи чудес света» лишь потому, что больше любого списка.

Рим для него больше, чем любой другой город, Москва или Петербург, не говоря уж про малую родину, Сорочинцы. Москва — кабинет, место работы, сцена: здесь он читал слушателям главы «Мертвых душ». Петербург — тема творческого исследования, предмет профессиональной деятельности. Сорочинцы — колыбель, из которой надо было улететь в открытый всеобщий большой мир, как улетали в этот большой мир великие и малые гении из Стратфорда, Винчи, Денисовки… Римом Гоголь наслаждается, но не как просто приятным для писательства местом, вроде Переделкино. Он пытается угадать в нем большее, и, вероятно, мы были бы вправе ожидать состоявшейся книги о Риме, где было бы сформулировано то, для чего требуется именно гоголевский — не меньше! — талант.

Но как Иванов в Риме писал картину, действие которой происходит на берегах Иордана, так и Гоголь в Риме писал о губернском городе NN, в который въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, а в бричке той сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. И так далее, так далее…

«О России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей свой громаде...»

Сказанное Гоголем о России — предмет анализа и споров вот уже второе столетие. Хорошо бы обсудить сказанное Гоголем о Риме.

Например, так: Гоголь своим принятием Рима как центра цивилизованного мира (не за теплой погодой же он туда ехал) возвращает России второй этаж бытия. Так человек живет в районе Люблино — и одновременно в Москве; в Москве и одновременно в России; в России — и… в Европе. Мысль, очевидная для парижанина или берлинца, в России, благодаря гигантским размерам самой страны, очевидной быть перестает. Между тем умение чувствовать себя частью чего-то большего для нормального существования человека необходимо. Она уравновешивает горизонт восприятия, она удерживает от соблазна делить мир всего лишь надвое: на «мы» и «они». Она приучает к мысли о сосуществовании под некоей общей крышей как о соседстве равных. Для европейской христианской культуры такой объединяющей точкой вполне может быть Рим; умы, равновеликие Гоголю, это понимали.

«Покуда Колизей неколебим,
Великий Рим стоит неколебимо,
Но рухни Колизей — и рухнет Рим,
И рухнет мир, когда не станет Рима».

Это писал тоже не прямой наследник цезарей, не итальянец, а англичанин, лондонец лорд Джордж Байрон. Для него Рим не менее далек, чем для подданного Российской империи Николая Гоголя, но Рим есть мир, и это аксиома.
На русском языке последняя строчка звучит куда убедительнее, чем в оригинале. У Байрона:

«While stands the Coliseum, Rome shall stand;
When falls the Coliseum, Rome shall fall;
And when Rome falls—the World».

Отражение «Рим — мир» появляется в переводе Вильгельма Вениаминовича Левика, но, кажется, это тот случай, когда в соавторы переводчику можно записать русский язык. Этого не требовалось придумывать, перебирая варианты! Это уже сказано: «Рим — мир».

Гоголевские слова, в письмах, в статьях, в повести, выглядят лишь пространным комментарием к этой звучной и емкой формуле «Рим — мир».

Книга под названием «Рим» не состоялась. «Аннунциата» — явно лишь подход, вступление к чему-то большему. Но масштаб Рима оказался больше, чем любая книга, любое сочинение. Описать Рим — все равно, что описать всю Европу; задача не для одного таланта. Так Иванов задумывал картину, выражающую сущность всего Евангелия — и заставил критиков считать подготовительные эскизы к ней созданиями лучшими, чем окончательное произведение. Гоголь так и не сказал о Риме того, что понял и увидел в нем. Нам остались лишь комментарии к невысказанному.

Но зато какие: «Нет лучше участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к Богу... (…) Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажет: «прощай» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю».

Повесть «Рим»

Повесть Н.В. Гоголя «Рим» (1842) - произведение великого русского писателя, не оцененное до сих пор по достоинству. Не раскрыто и место этой замечательной повести в эволюции гоголевского творчества.

«Рим» появился в третьей книжке «Москвитянина» 1842 года (цензурное разрешение 11 марта) с подзаголовком «отрывок», так как в момент печатания он представлялся автору фрагментом задуманного, но неоконченного более крупного произведения -- повести или даже «романа» (по позднейшей характеристике Гоголя), начатого еще в 1839 году. Роман этот вначале, как мы теперь знаем, должен был носить название «Аннунциата», а на одном из последующих этапов, если верить авторитету М.П. Погодина, -- «Madonna dei fiori» (т. е. «Мадонна дель фьори»).

Как уже давно установлено, «Рим» возник в качестве непосредственного отражения впечатлений заграничной жизни Гоголя, вызванных ими исторических и философских раздумий. Проведя в конце 1836 - начале 1837 года несколько месяцев в Париже, Гоголь остался чужд общественной и политической жизни тогдашней Франции и в марте 1837 года уехал в Италию, в Рим, где он жил с перерывами до 1841 года, работая над «Мертвыми душами». Горячая любовь Гоголя к «вечному городу» Риму, к его памятникам истории и искусства выражена в многочисленных письмах к друзьям и знакомым, к ученице Гоголя М.П. Балабиной, которые свидетельствуют о живом интересе писателя не только к прошлой, но и к современной ему Италии -- к ее природе, быту, языку, к итальянскому народу и его культуре.

Мысль литературно оформить свои римские впечатления возникла у Гоголя, по-видимому, уже в 1837 году. Такое заключение можно сделать на основании письма Гоголя к П.А. Плетневу от 2 ноября (нов. ст.) 1837 года. Оно содержит ряд суждений о «вечном городе», близких будущей повести («Все прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства -- все, кажется, дышит и говорит под этим небом... Перед Римом все другие города кажутся блестящими драмами, которых действие совершается шумно и быстро в глазах зрителя». В то же время Гоголь обещает в письме к Плетневу, что его друзья «когда-нибудь» увидят записки, «в которых отразились, может быть, верно впечатления души моей». А спустя полтора года в письме к А.С. Данилевскому от 2 апреля (нов. ст.) 1839 года, побуждая последнего описать свои заграничные впечатления, Гоголь набрасывает для своего друга программу записок, предвосхищающую план «Рима»: «Ты немало уже видел и слышал -- хлопочущий Париж и карнавальная Италия. Право, много всего, и русский человек в середине». Достаточно было в этой программе заменить «русского человека» итальянским князем -- и перед нами сюжет гоголевской повести.

Многие исследователи указывают на то, что герои Гоголя рисуются им, как правило, в социальной статике, а не динамике. Не только в «Ревизоре» и первом томе «Мертвых душ», но и в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», «Миргороде», петербургских повестях «Арабесок» характеры героев даны обычно с первых страниц в сложившемся виде, вне развития и изменения. Если же Гоголь рисует изменение характера персонажа (например, при обрисовке Чарткова в повести «Портрет» или при описании Плюшкина в первом томе «Мертвых душ»), то обычно речь у него идет не о рождении у героя новых, высших человеческих возможностей, а об окончательной деформации личности под влиянием власти денег или уродливого, крепостнического уклада жизни. Причем характерно, что и в этих случаях развитие характера изображается автором через противопоставление двух крайних -- начальной и конечной -- стадий движения; посредствующие же звенья остаются слегка намеченными, не привлекая специального, пристального внимания автора.

В «Риме» дело обстоит иначе. Гоголь избирает здесь в качестве главного героя не мелкого чиновника, духовно порабощенного и раздавленного бюрократической машиной, а человека, обладающего способностью трезвого анализа окружающих фактов, с широким умственным горизонтом, выступающего в качестве сознательного наблюдателя центральных событий и вопросов своей современности. Его образ не отграничен более или менее резко от авторского «я», как в других гоголевских повестях, а наоборот, -- насыщен отражениями интеллектуальной жизни автора -- недаром повесть создавалась как итог раздумий самого Гоголя, вызванных европейскими впечатлениями. Перед умственным взором князя, в отличие от более ранних гоголевских героев, проходят различные народы и эпохи, духовная жизнь его дана в процессе движения, роста и углубления.

В письме от 17 ноября 1843 года к П.А. Кулишу, опубликовавшему это письмо в «Современнике» в 1846 году, польский критик П.А. Грабовский писал, что, по его мнению, в эскизе «Рим» Гоголь по сравнению с другими своими повестями «является совершенно с новой стороны: это уже наблюдатель не мелких и юмористических сторон нравов, но великих задач общественных и вопросов, занимающих умы нашего века».

В отзыве польского критика-романтика, несмотря на его односторонность, верно схвачено то, что отличает «Рим» от других гоголевских повестей: в то время как в «Невском проспекте», «Записках сумасшедшего», «Шинели» огромные по своему значению общественные и нравственные вопросы как бы сознательно «запрятаны» автором в анекдотический на первый взгляд сюжет из жизни петербургского обывателя или мелкого чиновника, в «Риме» повествователь, наоборот, ведет читателя за собой на такой наблюдательный пункт, откуда ему становится видна панорама современной европейской истории, судьбы целых народов и государств.

В связи с обнаженной философско-исторической тематикой и публицистическим складом повести меняется и традиционный облик гоголевского героя. Молодой итальянский князь по своему духовному облику кое в чем близок таким более ранним гоголевским персонажам, как «петербургские художники» Пискарев (в «Невском проспекте») или молодой Чартков (в начале повести «Портрет»). Но в отличие от них он не погибает физически и нравственно, а наоборот, переживает в повести как бы «второе рождение», и именно рассказ об этом «втором рождении» князя составляет главное содержание повести.

Подобно самому Гоголю, его герой после недолгого увлечения Парижем переживает глубокое разочарование в политической и культурной жизни Франции времен Луи-Филиппа. Это позволяет ему по возвращении на родину многое переоценить, открыть в итальянской культуре и в своем родном народе новые, не угаданные им прежде черты. Великое прошлое Италии, художественные и архитектурные памятники Рима, кипучее веселье римского народного карнавала князь воспринимает в результате своей идейной эволюции как залог возможного существования более высокого и гармонического типа культуры, чем современная ему культура буржуазной Европы, под покровом «вечного кипенья» которой он открывает «странную недеятельность». И вместе с тем, как постепенно сознает гоголевский герой после своего возвращения в Рим, образ той более высокой и совершенной культуры, который складывается в его сознании в противовес культуре буржуазной Франции, принадлежит не одной эпохе Возрождения и вообще не только отдаленному прошлому. Осколки ее живут в политически порабощенном австрийцами, но сумевшем сохранить чувство собственного достоинства, внутреннюю свободу, независимость и природную гибкость ума итальянском народе--народе, который князь до своей поездки за границу не смог узнать и оценить, но который он зато узнает теперь, пережив разочарование в общественной и политической жизни Парижа 1830-х годов. Символом обретенной после долгих исканий и разочаровании красоты родного народа для князя становится простая девушка из римского предместья Аннунциата. Eе встречу с князем, о которой рассказывает фрагмент, Гоголь, по-видимому, хотел увенчать в дальнейшем развитии действия союзом между ними.

Повесть интересна замечательными зарисовками жизни буржуазной Франции, «патриархальной» Италии. Описание кипящей «меркантильности», наложившей неизгладимую печать на Париж 30-х -- начала 40-х гг., полно тонких наблюдений. «В движении торговли, ума, везде, во всем видел он только напряженное усилие и стремление к новости. Один силился пред другим, во что бы то ни стало, взять верх, хотя бы на одну минуту... Книжная литература прибегала к картинкам и типографической роскоши, чтоб ими привлечь к себе охлаждающееся внимание. Странностью неслыханных страстей, уродливостью исключений из человеческой природы силились повести и романы овладеть читателем. Все, казалось, нагло навязывалось и напрашивалось само без зазыва, как непотребная женщина, ловящая человека ночью на улице; все, одно перед другим, вытягивало повыше свою руку, как обступившая толпа надоедливых нищих. В самой науке, в ее одушевленных лекциях, которых достоинство не мог не признать он, теперь стало ему заметно везде желание выказаться, хвастнуть, выставить себя; везде блестящие эпизоды, и нет торжественного, величавого теченья всего целого (III, 227 - 228). Выразительно нарисованы писателем картины жизни Рима, в частности картины быта простых людей.

В письме Шевыреву (сентябрь 1843 г.) относительно замысла «Рима» он писал: «Идея романа вовсе была не дурна. Она состояла в том, чтобы показать значение нации отжившей, и отжившей прекрасно, относительно живущих наций (XII, 211). Идея эта отчетливо выступает в написанных главах повести. Опираясь на зарисовки отдельных сторон жизни, писатель пытается охарактеризовать особенности, например, французской нации. «И увидел он, наконец, что при всех своих блестящих чертах, при благородных порывах, при рыцарских вспышках, вся нация была что-то бледное, несовершенное, легкий водевиль, ею же порожденный. Не почила в ней величественно-степенная идея. Везде намеки на мысли, и нет самых мыслей, везде полустрасти и нет страстей. Все не окончено, все наметано, набросано с быстрой руки, вся нация -- блестящая виньетки, а не картина великого мастера» (III, 228 -- 229). Если отдельные картины жизни Франции 30-х гг. были правдивы, то общие выводы писателя оказывались ложными. «Рим» отразил стремление Гоголя противопоставить единство нации всеобщему «раздору».

Гоголь внимательно следил за социальной жизнью Франции, где в это время шло нарастание социальных противоречий. Отражение этих противоречий мы ясно видим в «Риме», в описаниях напряженной общественной атмосферы, характеризующей буржуазную Францию. «Вопросы на вопросы, возраженья на возраженья -- казалось, всякий из всех сил топорщился; тот грозил близкой переменой вещей и предвещал разрушенье государству; всякое чуть заметное движение и действие камер и министерства разрасталось в движение огромного размаха между упорными партиями и почти отчаянным криком слышалось в журналах. Даже страх чувствовал италиянец, читая их, думая, что завтра же вспыхнет революция, как будто в чаду выходил из литературного кабинета...» (III, 224).

Подчеркивая глубину социальных конфликтов, xapактеризующих буржуазное общество, Гоголь отмечал в качестве важнейшей его особенности тот упадок духовной культуры, который порождается господством принципов расчета и прибыли. «Как низки казались ему... нынешние мелочные убранства, ломаемые и выбрасываемые ежегодно беспокойною модою, странным, непостижимым порожденьем XIX века, пред которым безмолвно преклонились мудрецы, губительницей и разрушительницей всего, что колоссально, величественно, свято. При таких рассуждениях невольно приходило ему на мысль: не оттого ли сей равнодушный хлад, обнимающий нынешний век, торговый, низкий расчет, ранняя притупленность еще не успевших развиться и возникнуть чувств?» (III, 236). Развитие и утверждение тех принципов, которые характеризовали буржуазное общество, в сознании Гоголя в это время тесно соединялись с социальными взрывами, потрясениями революционного характера.

Через несколько лет после опубликования «Рима» Гоголь отмечал, что в жизни европейских стран обнаруживаются «такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация? И стала европейская цивилизация призрак» (XIII, 438 -- 439). Оценивая общественные события на Западе, Гоголь писал в «Выбранных местах»: «В Европе завариваются теперь повсюду такие сумятицы, что не поможет никакое человеческое средство, когда они вскроются...» (VIII, 343 -- 344).

Те острые социальные столкновения, которые приковали к себе внимание Гоголя, были предвозвестниками широкой и мощной революционной волны, разлившейся по Европе в 1848 г. Ход исторических событий оказал глубокое влияние на Гоголя. Он опасался того, что надвигавшаяся революционная буря может захватить и Россию. Устрашенный противоречиями буржуазного общества, размахом революционного движения, Гоголь повернул в сторону защиты старого порядка. В этот период ему казалось, что Россия, сохранившая «патриархальные» устои, может развиваться без социальных потрясений.

В.В. Гиппиус справедливо указал, что отраженные в «Риме» размышления Гоголя над историческими судьбами Франции и Италии были тесно связаны с его раздумьями о России, которые образуют второй, скрытый, план «Рима», непосредственно связанный с первым. За образами Франции и Италии в сознании Гоголя неизменно возникал третий образ--России, а ответ писателя на вопрос о будущем Италии содержал в себе и ответ на вопросы об историческом будущем его родины. Так же как грядущие судьбы Италии, Гоголь связывал великое будущее России с могучими потенциальными силами, заложенными в русском народе, силами, неизвестными образованному обществу и не оцененными им, но не раз проявлявшимися в прошлом и являющимися залогом возрождения страны. Недаром повесть «Рим» писалась Гоголем в те же годы, когда он завершал работу над первым томом «Мертвых душ». Заключительные строки этого тома, посвященные будущему России-«тройки», непосредственно перекликаются с патетикой «Рима».

Как известно, В.Г. Белинский познакомился с «Римом» в марте 1842 года и сразу же занял по отношению к повести резко полемическую позицию. Эту позицию он кратко сформулировал впервые в письме к В.П. Боткину от 31 марта 1842 года. Выражая на основании сообщенных ему Боткиным сведений о жизни Гоголя в Москве и его литературных суждениях опасение, что Гоголь легко может сделаться «органом «Москвитянина», Белинский писал здесь же: «Рим» -- много хорошего, но есть фразы; а взгляд на Париж возмутительно гнусен». Ту же оценку гоголевской повести Белинский развернул позднее в статье «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души», написанной в конце 1842 года, когда в обществе усилились слухи об идейном сближении Гоголя с семьей Аксаковых, с Погодиным и Шевыревым. Белинский отметил здесь, что в «Риме» есть «удивительно яркие и верные картины действительности». Но при этом особое ударение он сделал на тех моментах повести, которые внушали критику опасения за дальнейшее развитие писателя. К ним Белинский отнес «косые взгляды на Париж и близорукие взгляды на Рим», а также «фразы, напоминающие своею вычурною изысканностью язык Марлинского».

Ставивший в спорах, с В.П. Боткиным и К.С. Аксаковым задачу сказать в первую очередь о том, что в «Риме» его не удовлетворило, вызывая идеологические и эстетические возражения, Белинский в обоих рассмотренных случаях сделал оговорки, что этими возражениями отношение его к гоголевской повести не исчерпывается.

Об «изумляющих» достоинствах «Рима» наряду с его «равно» изумляющими недостатками Белинский писал и в статье «Русская литература в 1842 году». В чем же состоят эти отмеченные Белинским мимоходом, но не оцененные критиком более подробно достоинства повести? На вопрос этот позднейшая гоголевская научная литература не дала полного и определенного ответа. Правда, среди книг и статей, посвященных гоголевскому «Риму», есть несколько работ, где высказан ряд ценных соображений об идейном замысле и месте повести в развитии гоголевского творчества 40-х годов. К числу подобных исследований относятся в первую очередь работы С.К. Шамбинаго, В.А. Десницкого и В.В. Гиппиуса. Но их тонкие наблюдения над «Римом» не получили широкого признания и остаются до сих пор необобщенными. Это дает основание таким зарубежным интерпретаторам гоголевской повести, как, например, В. Зеньковский, Д. Чижевский, 3. Рихтер, рассматривать «Рим» только как выражение «эстетической утопии» Гоголя, которую названные ученые освещают в последовательно консервативном и мистическом духе. Между тем еще С.К. Шамбинаго убедительно показал, что эстетическая критика современности в «Риме» сливается с социальной: выражение своей симпатии к итальянскому народу и веры в его великое будущее Гоголь связывает в этой повести с анализом политических судеб Италии, не скрывая антипатии к ее иноземным поработителям. Наблюдения С.К. Шамбинаго позволили ему с полным основанием поставить вопрос о воздействии на писателя в его воззрениях на прошлое и настоящее Италии идей представителей «Молодой Италии» 30 -- 40-х годов, для которых, как и для Гоголя, были характерны зачастую наряду с критикой современного политического унижения и порабощения страны и страстное увлечение се великим историческим прошлым, и противопоставление смиренной красоты родного народа прозаическим идеалам буржуазной современности.

Гоголь соприкасается в «Риме» в какой-то мере с Толстым, с Герценом и Достоевским, предвосхищая определенные стороны их духовных исканий, -- и в этом состоит особое значение этой повести в творческом развитии Гоголя. Выражая недоверие к культуре и политической жизни буржуазной Франции, Гоголь -- и в этом состоит слабая сторона его идейной концепции, чутко уловленная Белинским, -- не увидел за ними Франции демократической и революционной. Свое недоверие к буржуазно-либеральной культуре и политической жизни он перенес на всю европейскую современность, противопоставив ей не затронутые ее влиянием народные массы с их самостоятельными понятиями и своей, особой культурой, уходящей корнями в глубокую древность. Но наряду с «косыми взглядами» на Париж, отмеченными Белинским, важно подчеркнуть и другое: отвергая буржуазную современность, Гоголь (так же, как несколько позднее Герцен, Толстой и Достоевский) обращал свои взоры к народу и с ним связывал надежды на будущее своей страны.

Вот почему не случайно и то; что в образе князя он до некоторой степени предвосхитил героев Толстого и другие, последующие образы русской литературы. Впервые Гоголя (если оставить в стороне его историческую прозу) в этой повести привлекает в качестве главного героя человек, находящийся в процессе постоянных исканий, притом человек со сложной и незавершенной духовной биографией, последняя ступень которой лишь намечена автором, но так и остается до конца нераскрытой. Тем самым повесть Гоголя сближалась в какой-то мере сюжетно с воспитательным романом конца XVIII -- начала XIX века. Но в отличие от последнего сюжетом ее стала не история духовного отрезвления героя от порывов и заблуждений юности и его приобщения к буржуазной прозе жизни, а история вторичного, и на этот раз окончательного, обретения им родины, духовного возвращения к неизвестному ему ранее родному народу.

Представляется знаменательным то обстоятельство, что, подготавливая в 1842 году к печати том своих повестей, Гоголь открыл его повестью «Невский проспект», а завершил отрывком «Рим». Если принять во внимание сюжетную перекличку обеих повестей, первая из которых посвящена теме потерянной, а вторая -- обретенной красоты, в установленном Гоголем расположении повестей угадывается сознательный композиционный принцип, подчеркивающий внутреннее единство цикла. Открываясь трагическим рассказом о гибели красоты в страшном мире пошлости, порожденном дворянско-буржуазной цивилизацией, книга повестей Гоголя должна была, по мысли автора, завершаться напоминанием о нетленности красоты и искусства и об их органической связи с народом. Эта общая идея цикла объясняет, как нам представляется, почему Гоголь объединил петербургские повести с «Коляской» и «Римом» в составе одной книги, а не отделил первые от вторых.

Напрашивается вывод, что «Рим» намечал новую фазу в развитии Гоголя-художника, не получившую продолжения (если не считать незавершенного образа Тентетникова во втором томе «Мертвых душ») и трагически оборвавшуюся. Во всяком случае, от «Рима» тянутся нити, которые ведут не только к моралистическим исканиям Гоголя второй половины 40-х годов, но и к последующим достижениям послегоголевского русского классического реализма. Отмеченные Белинским в его отзывах о «Риме», но не раскрытые им в его статьях «изумляющие» достоинства этой повести верно охарактеризовал анонимный критик «Отечественных записок», писавший в 1847 году в рецензии, на «Картины из Италии» Ч. Диккенса: «Разумеется, «Картины из Италии» далеко не то, что гениальный очерк Рима Гоголя... После бесчисленных томов всяких описаний Гоголь первый изобразил живою и дышащею картиною облик и жизнь Рима и нарисовал портрет такой, в котором, как во всяком чудесном художественном произведении, заговорили все жилки представляемой физиономии». «Довершая свою картину», Гоголь, по словам журнала, «слышал огромную разладицу между природою народа и теперешним его положением; видно, на каждом шагу этого народа слышатся прекрасные силы, обещающие скорое воскресение к жизни».

В своей книге «Творчество Ф. Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (М., 1965) М.М. Бахтин с громадным талантом исследовал и реконструировал один из важных типов народной культуры прошлых веков -- культуру свободного и веселого карнавального смеха и связанного с ним площадного слова. Как показал М. Бахтин, народность Рабле и других писателей Возрождения во многом связана с их близостью к роднику народного смеха с его своеобразной диалектикой и присущим ему скептическим отношением ко всему складу жизни и официальной культуре общественных верхов.

Круг вопросов, поднятый М. Бахтиным, имеет существенное значение не только для литературы средневековья и Ренессанса, по и для литературы новейшего времени, хотя для разных эпох вопросы эти, разумеется, не могут решаться одинаково, требуют к себе дифференцированного подхода.

В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» поющая и пляшущая молодежь с ее щедрым весельем и буйным озорством противопоставлена Гоголем обыденному, будничному миру неравенства, спеси и своекорыстия, где господствуют глупый Голова и лицемерная Солоха. Стихия украинского народного праздника образует здесь как бы своеобразный радостный «мир наизнанку», мир, близкий поэтическим идеалам молодого Гоголя, контрастировавший в его сознании с деловой, прозаической стихией николаевского Петербурга, так поразившего писателя уже при первом знакомстве с ним своей бесхарактерностью и казенным однообразием.

К тем же «карнавальным» образам Гоголь еще раз возвращается в «Риме». Из вышеприведенного письма к Данилевскому мы знаем, что уже на первых этапах размышлений Гоголя над будущей повестью ее зерном должно было стать противопоставление делового, «хлопочущего» Парижа и карнавальной Италии. Радостную стихию народного праздника с его весельем, озорством, которые молодой Гоголь, пользуясь романтическими приемами, стремился воскресить в «Вечерах», он снова, уже реалистическими средствами, воссоздал в «Риме» в сцене карнавала. И так же, как это было в творчестве молодого Гоголя, народная жизнь, воспринятая под знаком молодости, веселья, душевной щедрости, радостного кипения сил, противопоставлена в «Риме» миру «кипящей меркантильности», воплощением которого для писателя были в равной степени и буржуазный Париж, и чиновничий Петербург. Таков один из важных моментов, определяющих значение в творчестве Гоголя повести «Рим» и подчеркивающих се связь с гоголевским идеалом народности.

«Рим» -- повесть философская, а не событийная. Два города противопоставляются в повести -- Париж и Рим. Они полюсы раздвоения современного мира: один -- весь настоящее, другой -- прошлое. Один -- минута и яркость минуты, другой -- вечность и постоянство вечности, ее глубокая красота, ее нетленность.

Это не просто символы, это живые образы двух цивилизаций и двух городов, каждый из которых исторически реален в своем облике. Париж -- город движения, круговорота политических страстей. Рим -- затишье раздумья, затишье искусства, которое, пребывая в спокойствии равновесия, и человека настраивает на равновесие, усмиряя в нем мятеж и тоску.

Искусство и история, красота и одухотворяющая ее духовность как бы сходятся перед внутренним взором князя (который есть аналог автора), чтобы внушить ему мысль о преемственности, о наследовании, о цепи, которая тянется из далекого прошлого. Минута блекнет и вянет перед этим дыханием вечности, не имеющим, кажется, исчисления времени. Она комически подпрыгивает, как прыгает иногда на часах минутная стрелка, заставляя смеяться над верою в минуту, над поклонением минуте.

И тут вспоминаются «Записки сумасшедшего». Уже тогда Гоголь позволял своему герою шутить со временем, играть с календарем и устраивать из истории балаган со всеми атрибутами балагана -- хождением вниз головой, сальто-мортале и тому подобное. Время скачет в дневнике сумасшедшего, оно как бы тоже сошло с ума, то есть порвало с привычным представлением о череде дней. Дни перескакивают друг через друга и сами себе корчат рожи. Иерархия времени для Поприщина так же призрачна, как и сословная иерархия.

Гоголь в этой повести бросает усмешку в сторону самолюбия «настоящей минуты». Тут именно минута высмеивается и все ставки на минутное, исторически смертное, хотя и сама история, как ее понимают историки, для Поприщина звук пустой. У нее свое время, говорит он, а у меня свое. У каждого человека свой отсчет бытия, свой календарь -- и это не тот календарь, что отпечатывают типографским способом. Истинный Хронос -- душа человека: душа бесконечна, время конечно.

Так же конечна и истории, если считать историей летосчисление того же календаря. С удивлением и радостью пишет Гоголь свои письма из Рима, выставляя на них не время XIX века, а какое-то более глубокое время: «Рим, м-ц апрель, год 2588-и от основания города». Он как бы хочет продлить настоящий день, продлить его еще далее в прошлое, вытянуть настоящую минуту во всю длину ее исторической неограниченности. Из этого далека смотрит он на пролетающий миг. Из него возникает и эпический ритм «Мертвых душ», и плавно текущая гоголевская строка, которая, кажется, противится рассечению, отсечению, точке и паузе.

Давно собирался я поведать почтеннейшей публике о наших прогулках по гоголевским местам Рима. Уж и юбилейный год приближался - казалось бы, тут бы и взяться бы за перо… то есть мышку. Да все как-то руки не доходили и ноги не добегали. Были, наверное, заняты более важными вещами.

А летом совершенно случайно увидел я в аэропорту Шереметьево Леонида Парфенова, который шел регистрироваться на рейс до Рима. «Ну, - подумалось мне, - раз так, то, наверняка, римские адреса Гоголя в юбилейном фильме будут исследованы самым должным образом. Так что нечего мне и пытаться чем-то удивить почтеннейших господ». Успокоив таким образом свои совесть, я зарегистрировался на рейс до Лондона, где мы и гуляли успешно по местам славы Джека-Потрошителя и иным достопримечательностям.

Но вот «Птица-Гоголь», как Парфенов и обещал, вылетела в широкий телепрокат, была отсмотрена публикой и стала второй по популярности темой для обсуждения в блогах. Фильм отнюдь не разочаровал, и даже участию в нем Земфиры можно найти какое-то обоснование. В том числе, очень ярко и интересно рассказал Парфенов и о римской жизни Гоголя. Однако (и это вполне понятно) по всем адресам пройтись в фильме он не смог, показав нам самое важное - квартиру на Via Sistina , мастерскую Александра Иванова и Antico Café Greco .

Но в Риме есть и много других адресов, по которым может пройтись истинный поклонник гоголевского таланта. Будучи в Риме три года назад, мы так и сделали. Вот карта основного пространства нашей прогулки.

Гоголь впервые приехал в Рим 26 марта 1837 года. Вместе с Иваном Золотаревым Гоголь снял две комнаты у домовладельца Джованни Мазуччо по адресу Via di San Isidoro , 16. Этому же домовладельцу принадлежало несколько домов поблизости, и комнаты у него снимали многие члены русской колонии в Риме, в том числе, например, художник Орест Кипренский. Кто-то из художников, наверное и посоветовал Гоголю снять это жилье.

В письме другу детства Александру Данилевскому Гоголь писал о том, как его разыскать: «Из Piazza di Spagna подымись по лестнице наверх и возьми направо. Направо будут две улицы, ты возьми вторую; этой улицею ты дойдешь до Piazza Barberia ». Вот она, Piazza Barberini и Fontana del Tritone в центре. (Сорри, фото немного перешарплены - отсюда штрихи. Если фото нравится - кликайте и открывайте в отдельном окне, будет выглядеть намного лучше!) .

Здесь логично будет начать и нам свою прогулку. Испанскую лестницу посмотрим чуть позже.

«На эту площадь выходит одна улица с бульваром. По этой улице ты пойдешь все вверх, пока не упрешься в самого Исидора, который ее замыкает, тогда поверни налево».

Со времен Гоголя Via di San Isidoro стала короче. Ее часть - «улица с бульваром» - вошла в новопроложенную Via Veneto . Ту самую, которая стала одним из символов «сладкой жизни» 1960-х - благодаря одноименному фильму Федерико Феллини (да, на кадре из фильма совсем не Via Veneto, а вовсе и фонтан Треви... но атмосфера-то передана?).

Сейчас большая часть Via di San Isidoro представляет собой крутую лестницу, которая поднимается к монастырю. Очень удобно - можно присесть и еще раз свериться по карте.

А вот и пересечение Via di San Isidoro с Via degli Artisti (улицей Художников). Дом Гоголя - справа (на карте отмечен цифрой 1).

Дом неоднократно перестраивался и сейчас в нем нет ворот, выходящих на улицу, с надписью « Apartament meubl é» (об этой надписи упоминал Гоголь). Но, вполне возможно, что в свой самый счастливый римский дом Гоголь входил через вот такие ворота - как в доме 17. Собственно, 16 и 17 - это один и тот же дом, просто разные подъезды его носили разные номера.

По Via degli Artisti можно спуститься до Via Francesco Crispi , а по ней - до Via Sistina . На углу обратим внимание вот на этот дом (на карте цифра 7).

Гоголь частенько бывал здесь - на втором этаже квартировал гравер Ф.И. Иордан, неофициальный «старейшина» русских художников в Риме. (А в 1874 году здесь же известный филолог Федор Буслаев давал уроки детям графа Строганова).

Повернем направо по Via Sistina - здесь дом (цифра 2), в котором Гоголь прожил дольше всего (с 1837 по 1842).

Парфенов рассказал о нем очень подробно, даже упомянул, что раньше эта улица называлась Via Felice . Это почти так. На самом деле, до переименования это была Strada Felice . Это важный нюанс. Via Felice - улица счастья. Strada Felice - скорее, «дорога счастья». Причем, слово « strada » и в значении «путь», «колея», «стезя», в том числе, в выражениях типа «жизненный путь». « La Strada » - называется фильм Феллини, где речь идет и о дороге в буквальном смысле, конечно, но и о дороге, как символе жизни. Думаю, для Гоголя эти оттенки были понятны и заставляли смотреть в будущее с оптимизмом и радостью.

На доме расположена мемориальная доска - если не успели ее рассмотреть в фильме, можете изучить детально.

По Via Sistina идем до церкви Trinita dei Monti (Троица На Горе) и спускаемся по знаменитой Испанской лестнице до Испанской же площади. Этой лестницей Гоголь ходил неоднократно. Наверняка, при своей любви к римской воде он останавливался освежиться у фонтана Barcaccia («Лодочка»).

Чтобы попить воды, можно набрать ее в какой-нибудь сосуд. Гоголь, наверное, пользовался кувшином.

Попав на площадь, остановимся ненадолго. Все места жительства Гоголя тяготели к этому району. И это не случайно. Piazza di Spagna всегда была центром притяжения для временных и постоянных эмигрантов всех национальностей. Посмотрим на саму площадь - здесь находились французское и испанское посольства, а след Британии явлен через музей Китса и Шелли и чайную комнату Babington "s. На соседних улицах жили Вальтер Скотт и Стендаль, Энгр и Жан-Луи Давид, останавливались Шопенгауэр, Ницше и многие другие. В этом космополитическое районе предпочитали жить или останавливаться и русские «колонисты» и путешественники.

Никуда не сворачивая, пересекаем площадь и идем по Via Condotti . На ней находится знаменитое Antico Caf é Greco (5), где Гоголь любил бывать и один, и в компании.

Не упомянул Парфенов о другой знаменитой гастрономической Мекке того времени - ресторане Lepre . «У Зайцева», называли его русские эмигранты, так как Lepre и означает по-итальянски «заяц». Этот ресторан фигурирует во многих воспоминаниях современников и знакомых Гоголя. Александра Россет пыталась отговорить Гоголя готовить макароны по своему рецепту прямо у нее на дому - «у Лепре это всего пять минут берет» (в смысле, быстрее заказать в трактире, чем здесь мучаться).

Неоднократно Гоголь водил в эту тратторию Анненкова, о чем переписчик «Мертвых душ» написал: «.. за длинными столами, шагая по грязному полу и усаживаясь просто на скамейках, стекается к обеденному часу разнообразнейшая публика: художники, иностранцы, аббаты, читадины, фермеры, принчипе, смешиваясь в одном общем говоре и потребляя одни и те же блюда, которые от долгого навыка поваров действительно приготовляются непогрешительно».

Известно, что ресторан Лепре находился по адресу Via Condotti , 11. Разыскиваем этот дом - ресторана в нем уже давно нет, какое-то финансовое учреждение. Шлагбаум перед аркой. С деловым видом мы проходим во внутренний дворик, как бы не замечая вопросительной физиономии охранника. И - о чудо узнавания! На стене видим сохранившийся герб владельца ресторана. Вот он, зайчик - в нижней половине.

Пока охранник, угрожающе жестикулируя, спешит к нам, успеваем сделать пару кадров и с тренированно-глуповатыми улыбками («Что, сюда нельзя? Ой. А мы и не догадались… scusiamo ! ») выходим на улицу.

С Via Condotti сворачиваем на Via Mario de Fiori . За углом, на Via della Croce , 81, Гоголь поселился в октябре 1845 года и прожил до мая 1846. Это последний римский адрес Гоголя (4).

Рассматривая ободранную зеленую филенку, бронзовую ручку и образок Мадонны над проемом, замечаем, что дверь забыли захлопнуть - редкий случай даже для безалаберных итальянцев.

С замиранием сердца проникаем внутрь. Никаких охранников, никто не мешает нам подниматься по лестнице. Наверное во времена Гоголя она выглядела так же.

Вряд ли существенно изменился и вид внутреннего дворика.

Типично итальянская картинка - на лестничной площадке кто-то просто оставил кусок барельефа.

Известно, что квартира Гоголя была на четвертом этаже. Здесь только одна дверь. Живет за ней сегодня некая Диана Рокки.

Выйдя на улицу, можно сесть вот в это кафе и выпить по чашке кофе там, где, не исключено, это любил делать и Николай Васильевич. Цены здесь вас не разорят - это не Café Greco .

Подкрепившись, можно по Via della Croce выйти на Via del Babuino и прогуляться по ней до Piazza del Popolo . Пару кварталов, свернув направо можно пройти по параллельной ей Via Margutta . Гоголевских адресов на ней, правда, нет. Зато на ней жил герой Грегори Пека из «Римских каникул». Да и просто - это очень приятная улица с фонтанчиками, двориками и остериями.

Возвращаясь на Via del Babuino , выходим на Piazza del Popolo . На углу стоит шикарный отель «Россия» (3).

Начиная с конца XIX века его облюбовали для проживания отставные королевские особы - такие, как Людвиг I Баварский Борис Болгарский, Густав Шведский и др. А в первой половине века в нем останавливался… ну да, Николай Васильевич Гоголь! Он приехал в Рим в очередной раз 4 октября 1842 года. Вместе с Николаем Языковым они селятся в отеле «Россия». Почему - не совсем понятно, так как уже через несколько дней Гоголь возвращается в тот же дом на Strada Felice . Возможно, сразу не нашлось там подходящей комнаты?

Охрана в отеле - не чета банковским флегматичным церберам. Проникнуть внутрь и ознакомиться с баром Stravinckij мы не пытаемся и выходим прямо на Piazza del Popolo . Через ворота в противоположном конце площади в течение многих столетий в Рим въезжали все путешественники. Возвращается через них и юный князь из повести Гоголя «Рим»:

«И вот уже, наконец, Ponte Molle , городские ворота, и вот обняла его красавица площадей Piazza del Popolo, глянул Monte Pincio с террасами, лестницами, статуями и людьми, прогуливающимися на верхушках. Боже! как забилось его сердце! Вертурн понесся по улице Корсо, где когда-то ходил он с аббатом, невинный, простодушный…»

От площади можно подняться направо, на Monte Pincio и закончить прогулку на вилле Боргезе, где неоднократно бывал и Николай Васильевич.

Да где он только не бывал! Мы прогулялись по основным адресам писателя, но пожалуй, почти любое место в Риме можно смело «гоголевским». Приезжавшим в Рим друзьям он становился лучшим гидом по городу и окрестностям. «Он хвастал перед нами Римом так, как будто это его открытие», - вспоминала А. Смирнова-Россет.

Вспомним, поэтому, еще только два места, связанных с Гоголем - и с еще одной незаурядной женщиной. Если вы будете проходить мимо фонтана Треви (вот он, в самом низу карты, отмечен цифрой 6), то вспомните, что в Palazzo Poli Гоголь читал «Мертвые души» Зинаиде Волконской и ее гостям. А Palazzo Poli - это и есть как бы «задник» фонтана Треви.

Бывал Гоголь и на вилле З. Волконской. На карте она не отмечена, так как расположена в другом конце города, недалеко от Латеранского собора и Via Appia Nuova . После Волконской вилла не раз переходила из рук в руки, но сохранила свое название - Villa Wolkonsky . По аллеям, где раньше гуляли Гоголь с Жуковским, теперь гуляет семья британского посла - это его личная резиденция (фотография делалась скрытой камерой, поэтому качество не ахти).

Прорываться мимо вооруженного часового не пытаемся - вежливо суем через решетку журналистское удостоверение. Но часовой решеточно… то есть решительно отправляет нас в пресс-офис - хотите посетить виллу, пишите туда заявку за пару недель. Увы, наша прогулка должна была закончиться намного раньше. Но мы не теряем надежды когда-нибудь ее продолжить…

Информация.

Начало прогулки: Piazza Barberini .

Окончание прогулки: Piazza del Popolo.

Длительность: 2,5 часа.

Герой прогулки : Николай Гоголь.

Литература:

1. Золотусский И. По следам Гоголя. М., 1988.
2. Кара-Мурза А. Знаменитые русские о Риме. М., 2001.
3. Рим: Путеводитель. М.: Афиша, 2001.

«О, Рим, Рим! Кроме Рима, нет Рима на свете!

Хотел я было сказать — счастья и радости,

да Рим больше, чем счастье и радость»

(Н.Гоголь)

Все, кому посчастливилось побывать в Вечном городе, наверняка смогли убедиться в правоте гоголевской фразы: «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь»… И это не удивительно, поскольку столица Италии — центр древней архитектуры, культуры и искусства — всегда притягивала к себе писателей, поэтов, музыкантов, архитекторов, художников. Такое впечатление, что в небе над апеннинским сапожком находится огромный аэродром муз, которые вдохновляют творческих людей всего мира на создание своих лучших произведений! Вот и наш Николай Васильевич Гоголь прожил в Европе и в Италии почти 10 лет (четверть своей жизни!), и именно в Риме написал свою бессмертную поэму «Мертвые души».

Давайте пройдемся по Риму «гоголевским маршрутом», познакомимся с местами, где жил и бывал наш соотечественник Гоголь, посмотрим на этот город глазами влюбленного в него человека, который писал: « Рим! Рай, в котором ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек и околдовал меня. Всё, что мне нужно было, я забрал и заключил к себе в глубину души моей. Там Рим, как святыня, как свидетель чудных явлений, совершившихся надо мною, пребывает вечно…».

Для начала, предлагаю вам посетить дома, где с весны 1837 года по осень 1846 года жил Гоголь. Нашему «синьору Николе» приходилось экономить на всем, чтобы позволить себе роскошь жить и работать в своей стране обетованной. Писатель приехал в Рим в марте 1837 года, как раз в день Пасхи. Для него это было очень символично: казалось, сам Господь благословил Гоголя на создание главного произведения его жизни.

А сейчас мы отправимся на поиски первого дома, где поселился Гоголь. От площади Барберини направляйтесь к улице Венето, и вскоре увидите небольшую улочку — Сант Изидоро. Поднявшись по лестнице к монастырю Сант Изидора, вы обнаружите слева дом №16 - первый дом, где наш Гоголь жил с марта по июль 1837 года.

Поправив здоровье в Швейцарии, Гоголь возвращается в Рим: « Если бы Вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире её не отнимет у меня! Как будто с целью, всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне всё. Гляжу, как исступленный, на всё и не нагляжусь до сих пор…”

Осенью 1837 года Гоголь поселяется ещё ближе к центру - в доме №126 по улице Феличе (теперь — via Sistina). Эту улицу вы легко найдете — она начинается у площади Барберини и ведет к Испанской площади. Дом Гоголя сохранился до наших дней, на нем даже есть мемориальная доска, а установили её в 1902 году представители русской общины, отмечая грустную дату - 50 лет без любимого писателя. Пять лет на улице Феличе (felice - счастливый) стали и самыми счастливыми в жизни Гоголя, в чем он признавался своим друзьям по переписке: «Никогда я не чувствовал себя погруженным в такое спокойное блаженство. О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето — не лето, весна — не весна, но лучше и весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью — не напьюсь, гляжу — не нагляжусь. В душе небо и рай. Никогда я не был так весел, так доволен жизнью. Моя квартира вся на солнце: Strada Felice, N 126, ultimo piano (верхний этаж)…”» . Этот дом стал кузницей, в которой наш «Вакула» выковал своё любимое детище - поэму «Мертвые души», постоянно находясь в компании кого-нибудь из талантливых соотечественников. Судите сами - в разное время соседями Гоголя были: поэт Николай Языков, писатели и критики — Василий Панов, Федор Чижов, Павел Анненков, историки и издатели — Степан Шевырев и Михаил Погодин. В гостях у Гоголя бывали: поэт Василий Жуковский, художники — Александр Иванов, Федор Иордан и другие «русские римляне».

Улица Систина выходит к церкви Тринита дей Монти. Спускайтесь вниз, по роскошной лестнице из травертина, и окажетесь на площади Испании, в окружении элегантных построек XVIII века. Это - самый любимый район Гоголя, здесь он встречался с друзьями, по этой лестнице каждое утро спускался в кафе «Греко» — выпить кофе со сливками.

Рядом с площадью находится улица делла Кроче. Дом №81 стал последней римской пристанью писателя. Здесь он начал работу над вторым томом «Мертвых душ», но прожил совсем недолго - слабое здоровье требовало смены климата, а уставшая, истерзанная душа - смены впечатлений… Он снова уехал на лечение, сразу — в более теплый Неаполь, потом в Германию (где некоторое время гостил в Баден Бадене у Жуковского), а затем вернулся в Россию, на этот раз - насовсем.

В Риме «синьора Николу» запомнили как приятного собеседника, весельчака и «цицерона». Все его русские друзья побывали у гида Гоголя в роли экскурсантов…. Он проводил незабываемые экскурсии по Вечному городу, стараясь показать всем «свой» Рим, в который был безумно влюблен. Гоголевский Рим — это Собор Святого Петра в Ватикане, Испанская площадь, Вилла Боргезе, Римский и Императорские Форумы и Колизей , с которого он каждый раз начинал свои экскурсии. В то время развалины древнеримского цирка (Колизея) поросли травой. Гоголь приглашал своих друзей прилечь на травку и посмотреть на синее небо через «кружева» античного строения, и романтично так приговаривал: «Сейчас вы видите небо таким, каким его видели древние»…

После экскурсий благодарные друзья приглашали Николая Васильевича пообедать в одно из заведений римского «общепита». Веселую русскую компанию можно было частенько застать в трактире «Лепре» (на улице Кондотти, 11), который славился обилием блюд и быстротой обслуживания.

В двух шагах от Испанской площади, на улице Кондотти №86, находится одно из самых древних кафе Италии и Европы (с 1760 года!) - «Антико кафе ГРЕКО». Оно приобрело имидж элитного не только потому, что находилось в самом центре Рима. Завсегдатаями «Греко» были коронованные особы и аристократы, представители артистического бомонда: Стендаль, Андерсен, Мицкевич, Жуковский, Брюллов, Кипренский, Иванов и многие другие. Это кафе сохранилось до наших дней, обязательно посетите это уникальное заведение-музей!

Русские римляне встречались и в трактире «Фалькон», на площади Сан Эустакио, в районе Пантеона, где любили посмаковать жареным барашком, запивая трапезу красным вином (которое Гоголь называл «добрым распорядителем желудка»). Совсем рядом, на улице ди Пьетра 89А, вы увидите старинную гостиницу «Чезари», где «синьор Никола» останавливался в 1846 году. Но наш Николай Васильевич не был фанатом ресторанного питания, ещё и потому, что почти всегда был стеснен в средствах. Он и сам умел готовить, часто приглашал друзей домой, где готовил своё фирменное блюдо — макароны со сливочным маслом и сыром пармезан, которые впоследствии называли «макароны от Гоголя».

И вот мы снова очутились на Испанской площади… С давних времен она была не только самым красивым местом центра, но и узловой «станцией», откуда ежедневно отправлялись экипажи во все уголки Италии и за границу. За полтора столетия здесь практически ничего не изменилось - все та же роскошная лестница, все те же здания в стиле барокко, все те же экипажи (теперь экзотические)… Про то, что мы не в XIX веке, напоминают такси, периодически выскакивающие из соседней улицы Кондотти, и пестрая джинсовая толпа с фотоаппаратами, заменившая изящных синьоров во фраках и цилиндрах. Последний раз Гоголь был на Испанской площади Рима в октябре 1847 года. Прощание с «родиной души» было для него болезненным, он предчувствовал, что больше никогда не вернется на берега Тибра… Хотя верить в это «никогда» не хочется…

Наш «гоголевский маршрут» заканчивается на Вилле Боргезе. В этот прекрасный городской парк вы можете попасть с Площади Народа (Пьяцца дель Пополо) или Испанской площади, поднявшись на живописный холм Пинчо. В 2002 году здесь был установлен замечательный памятник Гоголю (скульптор Зураб Церетели), который подарил итальянской столице российский стольный град.

Николай Васильевич безумно любил Рим, называл его «родиной души». И хочется верить, что памятник Гоголю на вилле Боргезе — это и есть его душа в каменном обличье, которая вернулась на свою родину, где обрела долгожданное счастье и покой…

Валентина Виноградова, Рим.

«Что за земля Италия! Никаким образом вы не можете представить ее себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, всё тонущее в сиянии! Всё прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусств - всё, кажется, дышит и говорит под этим небом!» (Письмо П. Плетневу)

В се, кому посчастливилось хоть раз побывать в Италии, наверняка испытали такой же восторг и восхищение, как Николай Васильевич, когда он впервые увидел страну своих юношеских грез. Гоголь прожил в Европе более 10 лет (с 1836 по 1847), а это четверть его короткой жизни! Большую часть этого времени писатель провел в Риме, который называл «родиной души»; здесь он по-настоящему был счастлив, радовался жизни и вдохновенно творил... Когда вы попадете в Вечный город, сможете сами убедиться в правоте гоголевской фразы:

«Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь. Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить». (Письмо А. Данилевскому)

А в ожидании поездки вашей мечты приглашаю вас в виртуальную прогулку по итальянской столице страницами моей книги «По римским адресам Гоголя».

Э тот путеводитель впервые увидел свет в Полтаве в 2009 г. и вызвал интерес у почитателей писателя не только на родине, но и в Италии. По многочисленным просьбам я перевела книгу, и в 2010 г. у русского издания появилась итальянская «сестра» («Indirizzi romani di Gogol»), она полюбилась читателям и была премирована в национальных литературных конкурсах «Albero Andronico» и «La forza dei sentimenti». Во время презентаций книги в Риме, Неаполе, Милане, многие соотечественники благодарили меня, что я взялась за эту тему, и искреннее признавались, что с римским периодом жизни Гоголя вообще не были знакомы. Впрочем, это неудивительно, так как писателей-классиков мы привыкли воспринимать по сухому школьному шаблону: родился, написал, образы героев... А тема «творчество за рубежом» до перестроечного времени вообще была за семью печатями, хотя колоссы русской литературы - Н. Гоголь, М. Горький, Ф. Достоевский, И. Тургенев - создали свои лучшие произведения именно за границей. Во время учебы на факультете русской филологии Полтавского педагогического университета я пыталась заполнить информативное «белое пятно», связанное с пребыванием Гоголя в Италии, но о зарубежных вояжах русских писателей даже в вузовских учебниках писали мало…

Иногда мне кажется, что в Италии я оказалась не случайно, что судьба забросила меня сюда со «спецзаданием», чтобы изучить житье-бытье писателя в Риме и рассказать об этом его поклонникам. А кому же поручить такую миссию, как не землячке писателя, родившейся в Полтаве, проводившей каникулы в живописном краю «на хуторе близ Диканьки», часто посещавшей родительское имение писателя в Васильевке и колоритную Сорочинскую ярмарку?

Любовь к Гоголю и интерес к его произведениям я «унаследовала» от учительницы русской литературы Алины Ивановны Шумской, рассказывающей нам в увлекательной форме о жизни писателя, акцентируя внимание на богатстве его поэтического слога, на искрометном юморе и умелом использовании украинизмов, которыми автор, словно бисером, «вышивал» тексты своих повестей и рассказов. Годы спустя, уже в Италии, я заново открыла для себя Гоголя, перечитала его переписку с друзьями, воспоминания Василия Жуковского, Павла Анненкова, Федора Буслаева, ознакомилась с некоторыми архивными документами. По крупицам, составила гоголевский маршрут, сначала прошлась по нему сама, а потом сделала его достоянием почитателей Гоголя.

В первые 28-летний писатель ступил на брусчатку Испанской площади Рима в марте 1837 г., в день Пасхи. «...Поспел как раз к празднику. Обедню прослушал в церкви Св. Петра, которую отправлял сам папа» , - писал он матери. Для Гоголя это было очень символично: казалось, сам Господь благословил его на пребывание в таком величественном месте и на создание главного произведения его жизни. Он вдохнул поглубже весенний аромат и сразу же почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, а душу наполняет удивительное спокойствие и гармония...

«Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета: он показался маленьким; но, чем далее, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше; а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь станет».

«Рим, наш чудесный Рим! Рай, в котором ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек и околдовал меня».

Давайте прогуляемся вместе улицами, по которым 170 лет назад ходил молодой писатель. Если бы они умели говорить, представьте, сколько бы забавных эпизодов нам рассказали! Но поскольку римские улицы - testes muti (лат. немые свидетели), попробуем восстановить некоторые эпизоды из жизни «синьора Николы» из воспоминаний его друзей и писем на родину. Итак, в путь - по улицам Рима!

К аким же был Рим в первой половине XIX века? Точно таким же величественным памятником прошлого, как сегодня. Разница лишь в том, что по залам этого «музея под открытым небом» прохаживались почтенные синьоры во фраках и цилиндрах, а по дорогам вместо машин ездили экипажи. Древняя архитектура и обворожительные пейзажи были идеальной мастерской для творческих людей. Художники писали с натуры местные красоты, а поэты, писатели, музыканты собирались в литературно-музыкальных салонах и кафе и с интересом обменивались новостями. Наш Гоголь был весел и счастлив, душа его пела и чувствовала себя как дома:

«Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет, это все не то, не свою родину, но родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет». (Письмо М.П. Балабиной)

Наш новый римлянин нашел квартиру в районе площади Барберини, на улице Святого Исидора, 16 (в этом же доме жили впоследствии другие русские постояльцы - художник Орест Кипренский и скульптор Самуил Гальберг). Первые дни «синьор Никола» с утра до вечера бродил по городу, любовался памятниками старины, а домой возвращался счастливым и опьяненным впечатлениями... Душа ликовала: наконец нашлось место, где он, умиротворенный и одухотворенный, сможет заниматься творчеством! Но иллюзия безоблачного счастья длилась недолго… Гоголь приехал в Рим с 200 франками, и ему приходилось экономить на всем, чтобы подольше растянуть эти скудные сбережения. Денег становилось всё меньше, а жить в долг было унизительно, и отчаявшийся Гоголь решил отправить сигнал «SOS» своему другу - Василию Андреевичу Жуковскому, близкому к членам императорской фамилии:

«Я должен продолжать мною начатый большой труд , который писать взял с меня слово Пушкин... Я дорожу теперь минутами моей жизни потому, что не думаю, чтобы она была долговечна; а между тем я начинаю верить тому, что прежде считал басней, что писатели в наше время могут умирать с голоду. Найдите случай и средство указать как-нибудь государю на мои повести «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба ...»

К этому времени он успел написать только две главы «Мертвых душ», и кто знает, увидели бы мы вообще это произведение, если бы Жуковский не выхлопотал для него царский «бонус» на сумму 5 тысяч рублей! (царь оказался поклонником Гоголя, ему очень нравилась его повесть «Тарас Бульба»). Щедрый подарок растрогал Николая Васильевича, ему всё еще не верилось, что теперь он не будет отвлекаться на мысли о хлебе насущном и сможет целиком посвятить себя творчеству. Но подорванное голодом здоровье не удавалось восстановить даже с помощью полноценного питания... Врач рекомендовал Гоголю отправиться на лечение в Швейцарию. Расставание с Римом было болезненным - за четыре месяца Гоголь так привязался к этому городу…

Перед отъездом он написал матери:

«Я почти с грустью расставался с Италией. Мне жалко было и на месяц оставить Рим. И когда, при въезде в северную Италию, на место кипарисов и куполовидных римских сосен увидел я тополи, мне сделалось как-то тяжело... Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажи “прости” другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю».

Первая разлука с Италией продлилась целых четыре месяца, потому что в Риме бушевала эпидемия холеры и вернуться раньше было невозможно. Долгое ожидание сделало встречу с Вечным городом еще более желанной.

« Если бы Вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Как будто с целью, всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне всё. Гляжу, как исступленный, на всё и не нагляжусь д сих пор...»

П осле возвращения из Швейцарии Гоголь перебрался ещё ближе к центру - в дом № 126 по улице Феличе (итал. felice - счастливая). В этом доме он провел пять самых счастливых лет своей жизни, в чем признавался своим друзьям по переписке:

«Никогда я не чувствовал себя погруженным в такое спокойное блаженство. О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето - не лето, весна - не весна, но лучше и весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью - не напьюсь, гляжу - не нагляжусь. В душе небо и рай. Никогда я не был так весел, так доволен жизнью. Моя квартира вся на солнце: Strada Felice, № 126, ultimo piano (верхний этаж)...»

От недостатка общения он в эти годы не страдал, потому что этажом ниже или выше всегда жил кто-то из его соотечественников. В разное время соседями Гоголя были: поэт Николай Языков, писатели и критики - Василий Панов, Федор Чижов, Павел Анненков, историки и издатели - Степан Шевырев и Михаил Погодин. В гостях у Гоголя бывали: поэт Василий Жуковский, художники - Александр Иванов, Федор Иордан.

Третий этаж, где поселился Гоголь, принадлежал синьору Джузеппе Челли. Каждое утро он посылал служанку Нанну прибираться к «синьору Николе», и соседи частенько заставали такую сцену: Гоголь стоит как провинившийся ребенок, а Нанна его отчитывает... Такое случалось, когда служанка обнаруживала нетронутую постель синьора, вот она и журила его, что снова работал допоздна и задремал на диване... Чтобы избежать утренних конфликтов, Гоголь хитрил - приводил в беспорядок постель, делая вид, что только-только встал...

Дом на улице Феличе стал «кузницей», в которой наш Вакула «выковал» первый том поэмы «Мертвые души», отредактировал «Тараса Бульбу» и «Портрет», а также пьесы «Ревизор» и «Женитьба». Но близкие друзья иногда заставали Николая Васильевича не с пером, а с портняжными ножницами: он сам себе выкраивал нашейные платочки и даже удлинял брюки и жилеты!

Дом Гоголя на улице Феличе (теперь Систина), 126 сохранился до наших дней, на нем есть мемориальная доска, ее установили в 1902 г. представители русской общины, отмечая грустную дату - 50 лет без любимого писателя.

А в марте 2013 г. русские соотечественники из Москвы (Международная Ассоциация «Премия имени Н.В. Гоголя в Италии» и гуманитарный Фонд «Толерантность») восстановили историческую справедливость - выкупили квартиру на улице Систина и «возвратили» ее бывшему квартиранту. Теперь в этом доме будет проводиться ежегодная церемония премирования лучших представителей европейской культуры, литературные вечера, выставки, презентации книг. Праздник «передачи ключей» был очень трогательным. У дома собрались костюмированные герои произведений Гоголя - литературные «дети», родившиеся в этом доме. Они восторженно приветствовали своего «отца», с шиком подъехавшего на экипаже к дому, на котором красовался огромный плакат: «Гоголь, с возвращением!».

В Риме «синьора Николу» запомнили не только как эрудированного и приятного собеседника, но и как непревзойденного экскурсовода.

«Он показывал Рим с таким наслаждением, как будто сам открыл его...» , - говорил о Николае Васильевиче Павел Анненков и с ним соглашались все, кому посчастливилось быть в роли экскурсантов. Он отлично изучил достопримечательности Вечного города и регулярно дополнял свои познания новыми «изюминками» из древнеримской истории. Интересовался Гоголь и жизнью современных римлян, часто именно от них узнавал интересные притчи и легенды. Он разрабатывал для каждого гостя индивидуальный маршрут и всегда корректировал его с учетом пожеланий своих экскурсантов.

«Никто не знал Рим лучше него. Подобного чичероне (гида) не было и быть не может. Не было итальянского историка и хроникера, которого бы он не прочел, не было латинского писателя, которого бы он не знал...» (Из воспоминаний Ольги Смирновой-Россет)

Гоголевский Рим - это Собор Святого Петра в Ватикане, Испанская площадь, Вилла Боргезе, Римский и Императорские Форумы, и конечно же, Колизей, с осмотра которого он каждый раз начинал свои экскурсии. В то время развалины этого древнеримского цирка поросли травой. Гоголь приглашал своих друзей прилечь на травку и посмотреть на синее небо через «кружева» античного строения. «Туристы» лежали и смотрели на лазурное небо, а их экскурсовод в это время романтично приговаривал: «Сейчас вы видите небо таким, каким его видели древние»... После экскурсий благодарные друзья приглашали Николая Васильевича пообедать в одно из заведений римского «общепита». Веселую компанию русских синьоров во главе с Гоголем можно было частенько застать в трактире «Лепре» (Via Condotti, 11), в кофейне «Бон густо» (Via Delle Carrozze). Захаживали русские римляне и в трактир «Фалькон» (Piazza San Eustachio), где любили посмаковать жареным барашком с красным вином, которое Гоголь называл «добрым распорядителем желудка». Но Николай Васильевич не был фанатом ресторанного питания, возможно потому, что почти всегда был стеснен в средствах. Часто он приглашал друзей домой, где готовил свое фирменное блюдо - макароны со сливочным маслом и сыром пармезан, которые гости писателя называли «макароны от Гоголя».

Б ытует мнение, что Гоголь был человеком замкнутым и предпочитал одиночество общению с друзьями... Может, так происходило в периоды, когда он был болен или находился в депрессии, но в Италии друзья всегда были для писателя «оазисом», в котором он утолял жажду общения и набирался сил для преодоления жизненных трудностей. Он не только брал, но и отдавал, помогая всем советом и делом. Гоголя - эрудированного и остроумного собеседника - всегда с радостью приглашала в гости княгиня Зинаида Волконская и другие русские аристократы: Толстые, Апраксины, Виельгорские. Весной 1839 г. Гоголь узнал, что 23-летний граф Иосиф Виельгорский заболел чахоткой и приехал в Италию на лечение. К сожалению, местный климат не оказал ожидаемого эффекта, юноша чувствовал себя всё хуже и хуже. Гоголь переехал на виллу Волконской и начал ухаживать за смертельно больным Иосифом, не отходя от него ни днем, ни ночью, сетуя на жестокую судьбу, подарившую ему близкого друга, чтобы тут же отнять его. Юноша умер у него на руках... В небольшом незаконченном рассказе «Ночи на вилле» Гоголь с трагическим лиризмом описал нежные чувства, которые испытывал к угасающему другу. После смерти Иосифа Виельгорского, Николай Васильевич стал всё реже появляться у Волконской - всякий раз стены виллы напоминали ему о молодом графе... Этот и другие альтруистические поступки возвращались к Гоголю бумерангом дружеской помощи и поддержки. Одни знакомые помогали ему с изданием книг, другие - материально, кто приглашал его погостить в своем имении, а кто - просто пообедать. Гоголя просто нельзя было не любить!

Е сли от дома № 126 на Via Sistina пройти к церкви Святой Троицы, а потом спуститься вниз по роскошной лестнице из травертина, вы окажетесь в окружении элегантных построек XVIII века, на площади Испании. По этой самой лестнице каждое утро спускался наш Николай Васильевич и направлялся на Via Condotti, 86, в одно из самых древних кафе Италии (с 1760 г.!) «Antico Caffè GRECO». Бархатные диваны и кресла, мраморные столики, зеркала и картины в позолоченных рамках - этот изысканный интерьер отлично передает богемную атмосферу прошлых веков. А посетители здесь какие были - сплошные знаменитости! Среди них, писатели и поэты: И. Гёте, Д. Байрон, А. Мицкевич, У. Теккерей, Г. Андерсен, С. Стендаль, Ф. Тютчев, В. Жуковский; композиторы: Ж. Бизе, Д. Россини, Г. Берлиоз, Ф. Мендельсон, Р. Вагнер, Ф. Лист; художники: К. Брюллов, А. Иванов, О. Кипренский, известный дамский угодник Джакомо Казанова и даже коронованные особы, среди которых и русский царь Николай I. За два с половиной века стены этого заведения впитали запах кофе, табака и, конечно же, голоса знаменитых клиентов. Стоит внимательно прислушаться, и вы уловите легкий гул, в котором смешалась французская, испанская, английская, русская речь... и если закрыть глаза, то на мгновение покажется, что голоса эти принадлежат не современным посетителям, а знаменитостям прошлых лет.

Неудивительно, что это элитное заведение пришлось по душе нашему новому римлянину. Каждое утро Гоголь приходил сюда выпить чашечку шоколада или кофе со сливками. Современники вспоминали, что он был очень требовательным клиентом. Если сливки были менее жирными, чем обычно - он отказывался платить. Но приходил сюда наш герой не только «в поисках жирных сливок», а чтобы увидеться с друзьями и земляками, узнать новости из родины; здесь у Гоголя был любимый столик, за которым он писал черновые наброски своих произведений или просто читал.

Рядом с площадью находится Via Della Croce. Квартира на четвертом этаже в доме № 81, стала последней римской пристанью писателя. Здесь он начал работу над вторым томом «Мертвых душ», но прожил совсем недолго - слабое здоровье потребовало смены климата, а уставшая душа - новых впечатлений... Совсем скоро Гоголь навсегда покинул любимый Рим, где все эти годы черпал вдохновение и залечивал душевные раны.

И вот мы снова на Piazza di Spagna... С давних времен эта площадь была не только самым красивым местом центра, но и городским вокзалом, откуда ежедневно отправлялись экипажи во все уголки Италии и за границу. Последний раз Гоголь был на Испанской площади в октябре 1847 г. Он сел в дилижанс, направлявшийся на север Италии, и отправился в путь…

Он обожал дорогу, меняющиеся за окном пейзажи, новые впечатления, но в тот день прощание с «родиной души» стало для него мучительным испытанием, ведь Гоголь предполагал, что никогда больше не вернется на берега Тибра... В окошке мелькали до боли знакомые места, но он решил на них не смотреть, намеренно зашторив занавески…

«Кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась, понеслась!..»

А кони мчались и мчались, навсегда увозя из Италии автора этих строк... Но верить, в это «навсегда» не хочется. Наш страдающий путник всё-таки вернулся в Рим...

Ч ерез четыре года после этого печального путешествия, в феврале 1852 г., душа Гоголя освободилась от истерзанного болезнью тела, взлетела над куполами московских церквей, посетила на прощанье родную Полтавщину и приняла курс на юг, в Италию, страну обетованную, где ее усопший хозяин был так счастлив...

Рим, 2013 г.